Жизнь русского обывателя. Изба и хоромы - Леонид Беловинский

Мало того, если муж изменял жене и сожительствовал с другой бабой, она могла отказаться от стирки его вещей: «С кем живешь, пусть та и стирает».

Семейные отношения в деревне строились на деловой основе. Женились не по любви (конечно, и это было делом не последним), а брали в дом работницу. У женщины в деревне было две функции – работница и родильница: ведь дети – это залог будущности, кормильцы, которые будут содержать родителей, когда они изработаются. Женщина должна была работать много и тяжело (но только женские работы, которые тоже отдыхом не назовешь; работы строго делились на мужские и женские) и рожать много и легко, без последствий и для себя, и для детей. Отсюда вытекают особые требования к женской красоте. Идеал крестьянской женской красоты был прямо противоположен дворянскому идеалу. У дворянки были маленькие белые ручки и ножки, сухая щиколотка (А. С. Пушкин писал о «тонколодыжной деве»), тонкая талия, для чего ее с детства начинали шнуровать в XVIII в. в корсаж, а в ХIХ – в корсет, тонкие черты лица, стройная шея, узкие плечи. В крестьянстве на размер рук и ног никто не обращал внимания, да в лаптях любая нога выглядела не слишком миниатюрной. Зато голени должны быть толстыми, как столбы. Девке полагалось быть круглощекой и румяной («кровь с молоком»), а формой шеи никто не интересовался. Точно так же не стояло вопроса и о талии. Ее просто не существовало, и слово это не русское. Впрочем, в своем месте крестьянский идеал женской красоты уже был описан в связи с крестьянским костюмом.

Свадьба

Конечно, были в деревне девушки и тоненькие, стройные, беленькие, с тонкими чертами лица – ледащие, одним словом. Если парень влюбится, да будет очень настойчивым и женится, то проку от такой женитьбы не будет. Ведь на младшую невестку в доме падали самые тяжелые и грязные работы, ей оставался самый последний кусок, и даже места за столом ей иной раз не доставалось: ела она стоя, черпая ложкой через головы сидящих. Конечно, здоровая, сильная, работящая молодуха и сама за себя могла постоять, да и свекор со свекровью за нее могли вступиться перед золовками: хорошая-де работница, не след ее забижать. А за слабенькую, болезненькую кто вступится, кроме мужа? А ему напевали и напевали в уши: кого привел в дом, у всех на шее сидит, ни в поле ее не пошлешь, ни по дому от нее толку нет… Рано или поздно, надоедало ему это, начинал он попивать да под пьяную руку жену поколачивать, тогда уже вся семья бралась за нее. Глядишь, через годик-другой и поволокли на погост. Лежи, постылая… Но уж в другой раз молодой мужик будет осмотрительней, возьмет, кого родители присоветуют да посватают: ражую девку, а работницу – как огонь. С тем расчетом, что брали работницу, и свадьбу играли. Игрались свадьбы на Руси преимущественно весной, на Красную горку, или осенью, на Покров. Кому нет расчета кормить зимой лишний рот (девки ведь работают летом, зимой только хлеб едят), то сбывал дочку с рук на Покров. Кому нужны были на лето новые рабочие руки – брал невестку весной, перед полевыми работами. Опять же и расчет прямой: свадьба весной, скажем, в апреле, если Пасха и не ранняя и не поздняя, – опростается молодуха в декабре, когда работ нет, и она сможет с маленьким сидеть; свадьба осенью – роды будут в июне, перед жатвой. И следующий ребенок опять же вовремя родится.

Сила, здоровье, ловкость, мастерство в работе старательно демонстрировались и парнями, и девками: здоровую, работящую и умелую девку возьмет такой же парень, и будут, значит, они жить в довольстве, за слабосильного неумеху хорошая девка не пойдет. Поэтому в некоторых местностях девки не только щеголяли нарядами (ведь они сами на себя и пряли, и ткали, и шили, и наряд был своеобразной рекламой), но даже устраивали по праздникам что-то вроде выставок своих работ. И на вечерки недаром они ходили с прялками и швейками: ведь туда приходили парни, потенциальные женихи, и можно было показать свое мастерство. Точно так же и парни во всю прыть старались показать себя, хоть в пляске, хоть в драке, хоть в мелком деревенском безобидном хулиганстве, хоть в работе.

Точно таким же основанным на деловых, хозяйственных соображениях, было отношение к детям. Точнее, к сыновьям: девка – отрезанный ломоть, ее для других кормят. Ниже мы поподробнее поговорим об отношении к детям в дворянских семействах, здесь же будет идти речь о деревне.

Красавицы

Дети были в полной власти родителей, до тех пор пока они не отделены и не стали самостоятельными хозяевами. Не только женщине, но и взрослому сыну в волости не выдавали паспорта без позволения родителей (если отца уже не было в живых – матери). И можно было вернуть по этапу уже взрослого, женатого мужика хотя бы только из одного каприза. Равным образом, по просьбе родителей, сход мог и посечь такого взрослого бородатого мужика «за непочтение к родителям», хотя бы заведомо было известно, что старик или старуха «чудят». И пока сын не был отделен, все деньги он должен был отдавать родителям. Н. Астырев, интеллигент-демократ, год прослуживший волостным писарем в Воронежской губернии, так описывал своего волостного старшину, фактически хозяина крестьянской волости, хотя и выборного. «Должен сказать несколько слов о любопытной, в своем роде, личности Якова Ивановича. Он далеко не походил на господствующий тип старшин-мироедов, добивавшихся этой должности лишь для лучшего обделывания своих торгово-промышленных предприятий… Причина такого уклонения от общего типа коренилась… преимущественно в его семейном положении: в то время, как большинство старшин – вместе с тем старшие в свое семье, домохозяева и, следовательно, бесконтрольно заведывающие всем своим хозяйством, Яков Иванович был вторым сыном у старика-отца… державшего еще в своих руках бразды домашнего правления. Отсюда вытекало то обстоятельство, что Яков Иванович был человек как бы подначальный, и голос его в семейских делах не имел должного значения, так как первенство в семье принадлежало отцу и, отчасти, старшему брату… Торгового или какого-нибудь промышленного дела Яков Иваныч тоже не может вести без согласия своих старших на их капиталы, а своих у него нет по той причине, что из 240-рублевого годового жалованья… он обязан вносить «в семью» 200 руб.; принцип родового начала так еще могуч, что Яков Иваныч не смеет и протестовать против такого деспотизма родителя, а остающихся 40 рублей, даже плюс, примерно, 60 руб., получаемых в год «безгрешных благодарностей», черезчур мало для начатия собственного дела, и едва-едва хватает ему на поддевки, сапоги, гостинцы жене и тому подобные мелочи» (6; 50–51). А ведь волостной-то старшина уж мог бы, казалось, добиться выделения из семейства…

Теперь понятно, почему в России так долго сохранялась большая патриархальная крестьянская семья из нескольких поколений: даже если сын очень хотел отделиться, без согласия отца сход раздел не разрешал. А выделение сыновей ведь разрушало хозяйство. Пока в доме несколько взрослых сыновей, в хозяйстве много земли: надел выделялся только на мужские души, в основном на тягла – женатые пары. Так что был прямой хозяйственный расчет рано женить сына: и лишние рабочие руки, и лишняя землица прибывали, а потерь никаких. Выделить сына значило – помочь ему построить дом и двор, выделить хотя бы одну лошадь и корову, какое-то имущество и инвентарь.

И посыпалось все хозяйство. Если выделить несколько сыновей – вместо одного богатого двора будет несколько бедных.

Как и жены, «дети», то есть не в полном смысле слова дети, а и взрослые сыновья и дочери, были в полной власти отца, который за провинность подлинную или мнимую мог бить сына, чем попало и по чему попало, а тот даже не смел уклоняться от ударов. Вот характерный случай, описанный А. Фетом. Мужик запустил лошадь в помещичью гречиху и был пойман. «…Оба мужика, старый, отпущенный мною, и молодой, пойманный прикащиком на гречихе, подошли ко мне.

– Как же это ты нашел конную дорогу по хлебу?

– Батюшка, позвольте мне вашего кнутика, – обратился ко мне старик.

– На что тебе?

– Да одолжите на одну минуту.

Не понимая, в чем дело, я передал старику арапник. В то же мгновение молодой парень в белой рубахе упал на колени и пополз ко мне, а старик начал его преусердно хлестать по спине, приговаривая:

– Это сын мой, батюшка!.. Я из-за тебя, подлеца, сам душою покривил на старости лет. Как вижу, что он поехал по хлебам, и я, делать нечего, побежал, хоть в П-х перенять его. Вот тебе наука: во всю жизни не забудешь отцовского наставления. И не проси милости» (110; 112).

Обед

Конечно, рано или поздно, если старик заживался и становился бессильным, чтобы крепкой рукой смирять сыновей, выделять приходилось. Но младший сын оставался с родителями и наследовал их хозяйство. Поэтому, между прочим, младших сыновей родители и больше любили: младшего попозже поднимали, он подольше играл, его не заставляли так много и тяжело работать, ему перепадал и кусок послаще, и даже ласка: чтобы не припомнил потом старикам-родителям свое горькое детство. Вот потому-то в русских сказках младший сын – всегда дурак и всегда ему счастье: это, верно, старшие братья сказки складывали, завидовали младшему.