Лаванда для отца-одиночки - Салма Кальк

Вчерашняя злость ушла. Эжени было жаль, но тут ведь как — за неё этот опыт никак не проживёшь, хоть и хочется, чтобы никакого негативного опыта у неё не было.

Но научится ли она встречать невзгоды взрослой жизни, если не найдёт нигде того опыта?

Или у неё уже достаточно разного негатива, и нужно наоборот, искать и переживать хороший опыт и всякие радостные дела?

И никто ж не скажет, как правильно, хоть ты тресни.

23. День вселенских неудач

23. День вселенских неудач

— А сейчас о реставрации Роганов нам расскажет Эжени Жервез.

Что ж так сразу-то? Юма опоздала, получила нагоняй от господина Триплена и миллион взглядов от одноклассников. Фред смотрел сочувственно, а все остальные — всяко-разно.

Что ж, пришлось выходить, вспоминать, что там она читала про эту дурацкую реставрацию и почему это вообще важно, и показывать на карте — где Паризия, куда сослали Наполеона, откуда он потом вернулся на целых сто дней, и куда его отправили потом, откуда уже выбраться не удалось, а ему, наверное, хотелось, и всё такое.

— Ну, после отречения Наполеона остался его сын, его звали Луи-Наполеон, он был Роган наполовину, и ещё другая линия, принц Анри и его сыновья, но они не захотели реставрироваться, у них и так всё было хорошо. Принц Максимилиан сказал, что готов стать советником нового короля, пока тот маленький. И всё. А его отцу было уже лет семьдесят, что ли, ему, наверное, вообще уже дела не было до всех этих вещей. Поэтому королём стал Наполеон второй, а после он даже назвался императором. Но его сын принц Антуан не смог ничего сделать с новой революцией, и тоже отрёкся, и основал «Четыре стихии», — чего ещё говорить-то?

— Что ж, есть некоторое знакомство с предметом, я уже должен быть рад, понимаю, — усмехнулся господин Триплен. — Отметка «достаточно». И начинай уже заниматься, как следует, ты умеешь. Пора.

Дальше о том же самом, только с кучей деталей рассказывала Пилар — и у неё вышло лучше.

— Ты вообще как, живая? — спросил шёпотом Фред.

— Да, отлежалась. Но поверишь, было хреново, — так же шёпотом ответила Юма.

— Поверю, со мной один раз было, но я из отцовской бутылки тогда отхлебнул. Не знал, каково это, мелкий был. С тех пор осторожничаю.

— Ни фига себе! Нет, со мной такого не случалось!

— А что твой отец?

— Да сказал, что надо было не забывать есть и не мешать всё подряд, — вздохнула она.

До сих пор было неловко. Вот точно, мама бы ей за такой косяк до Рождества не разрешила гулять, только в школу и обратно по часам и как бы не под конвоем. А папа просто поглядывает внимательно, будто не знает, чего ещё от неё ждать. Или наоборот, знает, и видит на три шага вперёд.

И за платьем к балу они вчера не съездили, ясное дело.

Вчера она весь день была слабая и дохлая, и голова болела, стоило только резко пошевелиться. И уж конечно, до уроков дело не дошло.

А Фред ей написал днём, спрашивал — как она. Он-то остался у брата, и Стеф тоже, и кто-то из гостей, и все они интересовались — как она там. Пришлось взять зеркало и показаться — как она там. Ещё взяла Трофея и посадила на колени — вот она я, вот наш кот, он меня лечит, он и госпожа Лаванда. А в зеркале внезапно оказались не только Фред и Стеф, а их старший брат, и его девушка, и ещё двое парней, что были на вечеринке, и все они радовались, показывали ей большие пальцы и велели держаться, всё будет хорошо. Ну и приходить ещё, вот так. Значит, происшествие с ней никого там не напугало.

Ладно, проехали. Только пускай на других предметах не спрашивают, да?

Но увы, не прокатило. Сначала математика — решать-решать. Но решать Юма умеет в любом, наверное, состоянии, вышла да решила, ничего особенного. А потом настала биология.

Биологичка госпожа Шу и в хорошие-то дни докапывается до всех без разбора, от неё прилетает и старосте Адельке, и Жаку де ла Мотту, и Пилар, и Фанни, и Марилинн, а они все отличники. Из всех учителей она самая, наверное, старая, и считает, что все ученики должны себя вести, как в институте благородных девиц, а отвечать — как профессора в Академии. Сегодня же госпожа Шу настроилась проехаться по всем прочим, кто не отличник, и спрашивала что-то там про клетки, их строение и ещё какую-то столь же далёкую от жизни ерунду, которую, конечно, нужно было вчера просто прочитать, но Юма не вспомнила.

Правда, госпожа Шу сначала вцепилась в Луи Тьерселена. Он никогда не был отличником, если его не трогали — сам рта никогда не раскрывал, а факультативы у него отдельно от всех прочих, потому что некромант. И он тоже не очень-то смог рассказать о тех самых клетках.

— Господин Тьерселен, — проскрипела она, — так дальше продолжаться не может. Вам следует известить ваших родителей, что я желаю с ними беседовать, желательно завтра же. Возможно, они забыли, что у них есть сын, или просто не считают нужным его контролировать, а вас необходимо контролировать, потому что сами вы не способны ни к чему!

— Они не придут завтра, они в отъезде по делам, — буркнул Луи. — Максимум сестра.

— Зачем мне ваша сестра? Она что, несёт за вас ответственность? Она что, будет контролировать вашу учёбу? Скажите, на факультативах по магическим дисциплинам вы тоже неуспевающий?

— Не ваше дело, — снова буркнул Луи.

И зря он это сказал, потому что госпожа Шу как разорётся, что очень даже её, потому что это её урок, а его дело — готовиться и отвечать. А раз не готов — то пускай молчит и не позорится.

Как-то на взгляд Юмы это было слишком. И когда Луи сгрёб тетрадь и ручку в рюкзак и молча вышел, она его отлично понимала. Госпожа Шу попробовала покричать вслед что-то вроде «я вас не отпускала», но он всё равно ушёл.

— Госпожа Жервез, тот же вопрос, — госпожа Шу смотрела прямо на Юму.

Вот не везёт-то!

— Я не могу ответить, госпожа Шу. Прошу прощения. Готова исправить и отработать.

— И