Затемнение в Грэтли - Джон Пристли

Она подскочила на месте и круто повернулась ко мне.

- Не понимаю. Зачем вам понадобился Отто? Кроме того, ведь он пропал.

- Так мне говорили. Но я предполагаю, что он у вас в доме. Его выдала австриячка, ваша прислуга.

- Как, она сказала вам!..

- Конечно, нет. Но по ее поведению было видно, что она боится посетителей, нервничает, что в доме есть что-то или кто-то, кого нужно прятать от всех. Нетрудно было связать это наблюдение с вашим деверем.

- Вам нравится шпионить за всеми? - спросила она с горечью.

- Это вы оставьте. Мои вкусы тут ни при чем. Повторяю: мне нужно поговорить с Отто Бауэрнштерном.

- Значит, вы нечто вроде полицейского сыщика? Новый английский вариант гестапо?

- Совершенно верно. Я только тем и занимаюсь, что загоняю в подвал стариков и детей и избиваю их до смерти. Дальше.

- В таком случае вам стоит заявить местной полиции, которую патриоты вроде полковника Тарлингтона натравили на бедного Отто, что он у меня в доме. Они посадят его в ближайшую тюрьму, и тут уж вы с ним наговоритесь ему ведь некуда будет деваться.

Я сдерживался, хотя это было нелегко. Эта женщина обладала способностью выводить меня из равновесия - и с первой же встречи, заметьте. За всю жизнь никто так меня не раздражал.

- Местная полиция уже знает, - сказал я спокойно. - Во всяком случае я сказал об этом инспектору Хэмпу, которого, кстати, вы можете считать своим другом. Он был очень недоволен моим сообщением, так как полагал, что оно обязывает его принять известные меры. Но я сказал, что это дело мое и что я предпочитаю, чтобы Отто Бауэрнштерн оставался там, где он сейчас.

- А почему вы так сказали? - спросила она уже другим тоном.

- Потому опять-таки, что я хочу поговорить с Отто у вас в доме. И хорошо бы устроить это поскорее. Скажем, завтра днем.

Она подумала, потом объявила:

- Я хочу быть при этом. Отто очень нервничает. Он вообще довольно неуравновешенный человек, а преследования и необходимость прятаться не улучшили его состояния. Давайте в четыре, хорошо?

- В четыре, - повторил я. - Дружеская чашка чая в субботний вечер. Завтра у меня будет дела по горло! Теперь надо действовать быстро... - Я обращался уже не столько к ней, сколько к самому себе. - Иначе не миновать третьего несчастного случая... Ну, спасибо, что подвезли, доктор Бауэрнштерн... Маргарет Энн, - добавил я.

Тут она удивила меня.

- Обычно меня зовут просто Маргарет, - сказала она каким-то неопределенным тоном. Я не двигался с места, хотя пора уже было уходить. В темноте я почти не видел ее лица, но знал, что она внимательно смотрит на меня. - А до этого... вы были, кажется, инженером?

- Да. Сначала в Канаде, потом в Южной Америке. Делал большое полезное дело... конечно, я был всего лишь один из многих... Там было сколько угодно света и воздуха. Это не то, что расставлять ловушки в затемненных переулках.

- Да. И вы сами тогда, наверное, были не тот, - промолвила она медленно.

- Вы правы, Маргарет. Совсем не тот. Я работал, учился, строил планы будущей жизни, так же, как вы... когда-то в Вене.

- Откуда вы знаете про Вену?

- Вы сами мне рассказывали. И я видел, как у вас просветлело лицо. Теперь не часто видишь у людей такие светлые лица.

Я ждал ответа, но она молчала. Потом я услышал какие-то тихие звуки и понял, что она плачет. Я с трудом взял себя в руки.

- Ну, быстро домой и ложитесь спать, - сказал я. - Вы совсем издергались. Спокойной ночи, Маргарет и не забудьте: завтра в четыре.

8

Прежде чем перейти к рассказу об этом последнем дне, об этой субботе, когда я, подгоняемый каким-то странным нетерпением - ничего подобного со мной не было за время моей работы в отделе, - покончил со всем делом сразу, хочу, чтобы вы в общих чертах представили себе, на каком фоне разыгрывались эти события.

Холодный и дождливый субботний день. Конец января 1942 года. Японцы подползают все ближе к Сингапуру и рвутся к Австралии, в Ливии временное затишье, Германию не бомбят из-за нелетной погоды, и всех томит беспокойство и разочарование.

Холодный и дождливый субботний день в Грэтли. На площади - что-то вроде базара, но торговля идет вяло. У лавок, а позднее у касс кинотеатров мокнут длинные очереди, и повсюду пахнет мокрой одеждой. Днем никогда не бывает по-настоящему светло, а там, не успеешь оглянуться, снова вечер и затемнение. Если представить себе войну как переход по тоннелю из одной солнечной долины в другую, то сейчас мы в самой середине тоннеля, в сыром холодном мраке, где выкуриваешь предпоследнюю сигарету и уже не веришь, что когда-то сидел с друзьями и смеялся.

Таков был фон - время, место и обстоятельства действия. А на этом фоне шли мимо терпеливые люди, беря то, что им давали, и не требуя больше (разве только мысленно), вспоминая тех, кого нет, ожидая писем, которые не приходили, готовые, если потребуется, умереть за какой-нибудь Грэтли, которому никогда до них не было дела. Их тупое бесстрастное терпение удивляло и злило меня - наверное, потому, что я не мог решить, то ли эти люди уже одной ногой в могиле, то ли они просто-напросто лучшие люди на свете. Я хотел, чтобы они стерли с лица земли Гитлера и иже с ним, а затем взорвали Грэтли и все ему подобное и запустили последними грязными кирпичами в спину убегающим тюремщикам, так долго державшим их здесь в заключении. Я говорю об этом потому, что, как мне кажется, моя злость и раздражение вкупе с ненавистью к холодному, закопченному, тонущему в слякоти городу в ту субботу отчасти решили исход дела.

Позднее утро застало меня в кабинете инспектора, куда вскоре пришел и Периго. (Я уже успел рассказать Хэмпу, кто такой Периго.) До этого я позвонил в Лондон и получил кое-какие сведения из отдела. Я так рвался в бой, что мне было предписано использовать все имеющиеся у меня полномочия и возможно скорее закончить операцию. Встревоженный инспектор, не сумевший преодолеть старую полицейскую привычку к неторопливости и основательности в расследовании, принялся выяснять, где была Шейла после "Трефовой дамы". Он заявил, что я только строю догадки, а полиции догадки ни к чему. Ей нужны неопровержимые доказательства.

- Все это мне известно, и винить вас не приходится, - сказал я ему. Но я не собираюсь работать так, как вы, и играть по правилам. Это мы отложим до того времени, когда сгинет последний предатель, - вот тогда игра пойдет на равных.

- Я согласен с Нейлэндом, - вмешался Периго. - Утром я успел только по диагонали просмотреть газету, но этого было достаточно, чтобы понять, что наша позиция выдающихся спортсменов-любителей становится уже довольно опасной.

- Я не выдающийся спортсмен-любитель, - медленно произнес инспектор, а рядовой профессиональный полицейский. После того, как мы с вами расстались, Нейлэнд, я спал не больше двух часов. Я пытаюсь добыть вам настоящие доказательства, потому что сейчас, если вы явитесь в суд, вас через три минуты выставят.