Жизнь Чарли - Жорж Садуль

По этой причине Французская ассоциация кинокритиков… присоединяя свой голос к пожеланию, уже высказанному в 1926 году ее председателем, господином Люсьеном Валь… берет на себя инициативу просить о присуждении Нобелевской премии мира господину Чарльзу Чаплину».

Норвежский стортинг так и не откликнулся на это послание. Чаплину не была присуждена Нобелевская премия мира. Зато одна калифорнийская газета, выходящая большим тиражом, провела среди своих читателей подписку на покупку билета Чаплину для возвращения из Америки в Англию.

И Америке Чаплин чувствовал себя все более одиноким. Он проиграл битву за «Мосье Верду», но видел, что и Голливуд проигрывает свое последнее сражение: «охота за ведьмами» привела к изгнанию из киностудии множества талантливых мастеров экрана, как это в свое время произошло в немецких киноорганизациях в результате «чистки», проведенной доктором Геббельсом. Американские сценаристы и киноактеры, которым удалось сохранить свои места, устрашенные преследованиями, уже не решались браться за новые темы. Упадок американской кинематографии после 1948 года кажется особенно заметным по сравнению с первыми послевоенными годами, когда Голливуд еще мог создавать картины, в которых была и смелость и некоторая художественная ценность. Страх и террор сломили людей менее стойких, чем Чаплин. Дитерле, постановщик «Блокады», ставил теперь антикоммунистические фильмы. Орсон Уэллес, бежавший в Европу, создал в таких фильмах, как «Третий человек» или «Калиостро», образы явно или скрыто антикоммунистические. Эдвард Дмитрык, один из голливудской десятки, потеряв всякое представление о чести, стал доносчиком на своих товарищей и таким путем восстановил свое положение в Голливуде.

Но при поддержке прогрессивных кругов Америки остальные девять осужденных из Голливуда держались стойко. На прошениях об освобождении голливудцев Чаплин ставил свою подпись рядом с подписью Джона Гарфильда, Ферли Грэйнджера, Фреда Циннемана, Джона Хастона, Роберта Россена, Уильяма Уайлера.

Приговоренный к одному году тюремного заключения, брошенный в общую камеру с уголовными преступниками, один из десятки, Джон Говард Лоусон, из тюрьмы разоблачал Парнелла Томаса.

«Он мелкий политикан, — писал Лоусон, — служащий более могущественным силам. Эти силы стремятся установить фашистский режим в Соединенных Штатах… Они хотят заткнуть рот не мне, они хотят заткнуть рот общественному мнению. Они хотят заглушить великий голос демократии, они хотят понизить уровень жизни американского народа, держать его в нищете, упразднить права трудящихся, преследовать негров, евреев и другие меньшинства и вовлечь нас в катастрофическую и бессмысленную войну…»[52]

Эти слова, донесшиеся из Синг-Синга, как бы продолжают речь Чаплина в «Великом диктаторе» или его обращение по радио к участникам митинга в Мэдисон-сквер-гардене.

После того как Чаплин объявил войну Голливуду, он все больше замыкался в кругу своей семьи и в своей студии. В американской «большой прессе» требования его немедленной высылки сменились заговором молчания вокруг его личности и деятельности.

К тому же было достаточно других событий, поважнее дел кинематографии, для заполнения первых страниц газет. В июле 1950 года морские силы генерала Макартура развязали в Корее новую войну, «свеженькую и веселую». Голливуд ухватился за «новую тему» для своих фильмов: массовое уничтожение посредством напалма. Все средства хороши для подобающей обработки общественного мнения и увеличения военных заказов! В передовых статьях звучало нескрываемое торжество но поводу бума в области сырьевых ресурсов — открытие военных действий сразу оживило дела, которым угрожал застой.

Чаплин замкнулся в «блистательном одиночестве», по выражению его бывших коллег. Но одиночество это было плодотворным. «Мосье Верду», несмотря на свой коммерческий провал в США, отнюдь не стал последним фильмом Чаплина. В течение трех лет Чаплин работал над «Огнями рампы».

Сценарий нового фильма в его первоначальном виде представлял собой огромную рукопись на семистах пятидесяти страницах. Чаплин диктовал своей секретарше настоящий роман, содержащий полную биографию главных персонажей драмы, с описанием их детства и семейной жизни. Затем он переработал рукопись, значительно сократив ее. При этом он па-метил себе очень жесткий рабочий план: на постановку этой картины, которая в окончательном виде идет два с половиной часа, он отвел всего лишь тридцать шесть съемочных дней, то есть шесть недель, тогда как «Мосье Верду» он снимал полгода, а «Огни большого города» — несколько лет. Болезнь на некоторое время прервала работу Чаплина, помешав ему строго выполнить намеченный график; тем не менее фильм был закончен в пятидесятидневный срок. В кино, более чем где бы то ни было, время — деньги. Такая спешка говорила о том, что Чаплин в своей творческой работе был вынужден больше чем прежде считаться с расходами производства.

Работа над «Огнями рампы» весной 1952 года послужила для Чаплина поводом выйти из своего уединения. Он соглашается принять некоторых репортеров. В интервью, данном Роберу Шоу для «Экран франсэ», он сказал:

«Свыше тридцати лет я поистине жил точно в аквариуме для золотых рыбок. Вся моя жизнь была на виду, на меня со всех сторон оказывали давление. Но каковы бы ни были мои личные убеждения, я настаиваю на том, что это непоколебимо честные убеждения. Я их придерживаюсь и буду придерживаться до тех пор, пока не увижу достаточно веских оснований изменить их.

…Я верю, что могущество смеха и слез может стать противоядием от ненависти и страха. Хорошие фильмы говорят на понятном для всех языке, они отвечают потребности человека в юморе, в жалости, в сочувствии. Они служат средством рассеять туман подозрительности и тревоги, окутавший ныне мир. У нас слишком много фильмов, изобилующих сценами насилия, военными сражениями, убийствами, проникнутых нездоровой сексуальностью, нетерпимостью. Они еще больше содействуют усилению мировой напряженности. Если бы только мы могли организовать в крупном масштабе международный обмен фильмами, которые не содержат в себе проповеди агрессии, а говорят простым языком простых мужчин и женщин… Это могло бы способствовать тому, чтобы спасти мир от катастрофы».

Чаплин принял Робера Шоу в своем старом доме в Беверли-Хиллс, где почти ничего не изменилось ни в обстановке, ни в оборудовании с той поры, как он был выстроен четверть века назад. Тут же находилась молодая супруга Чаплина, про которую он сказал:

«В одном мизинце Уны больше мудрости, чем у меня когда-либо было в голове. Мне скоро стукнет шестьдесят три года, я старше ее на целых тридцать шесть лет, но зрелость ее суждений показывает мне, насколько я еще «незрел». Моя жена подарила мне девять лет самого полного счастья. То, что в моем возрасте я мог найти такое счастье, делает меня одним из самых счастливых людей на свете…