Царевна, спецназ и царский указ - Наталья Филимонова

только поняла, что ночевать-то теперь одной придется. И тотчас за окном соберутся страшные тени. Припомнятся жуткие рассказы дворовых мальчишек, что нарочно друг друга пугали. Да что только не припомнится!

— Расскажи мне… сказку, — просит она вместо объяснений.

Наина вздыхает.

— Хорошо. Погоди поллучины.

Она уходит, и тотчас становится неуютно и боязно. Девочка, сжавшись в комок на своей постели, обхватывает руками колени и напряженно ждет. Выдумывать ужасы она умеет ничуть не хуже тех мальчишек. Да что там — куда как лучше! Уж что-что, а на воображение она никогда не жаловалась!

Сестра возвращается — кто бы сомневался! — зажав под мышкой книгу. Вечно она отговаривается, будто сказок не знает, а выдумать не может. Вот и читает по книгам вслух. Да и пусть. Что бы ни читала — под ее голос, негромкий и чуть глуховатый, удивительно хорошо засыпается. Спокойно.

Наина усаживается на краю ее ложа, пристроив на подушке книгу, и ставит свечу на подоконник. А затем полуложится рядом с младшей, обняв ее одной рукой за плечи.

— Это легенды древнего мира, — поясняет она. — Все одно что сказки.

Алька согласно кивает. Ей все равно. А Наина, открыв книгу на закладке, начинает читать — видать, с того места, где сама остановилась.

— Некогда жили на свете две сестры-волшебницы. И случилось так, что старшая из сестер полюбила принца. Однако никому не рассказала она о своей любви, даже родной сестре не решилась открыться.

Однажды привелось ей по волшебным делам надолго уехать в чужедальние края. А возвратившись домой, она узнала, что в ее отсутствие принц женился на ее младшей сестре, и та уже носит под сердцем сына. Ревность, боль и гнев ослепили старшую волшебницу, саму себя позабыла она и своими чарами убила возлюбленного. Однако тотчас осознала, что сделала, и раскаялась. В отчаянии бросилась она на колени перед младшей сестрой, моля ее о прощении или смерти.

Однако молодая вдова не могла ни простить, ни убить сестру, повинную в ее горе. И тогда младшая из сестер наложила на старшую ужасное проклятие.

«Ты принесла смерть туда, где царила любовь, лишила меня мужа, а моего сына — отца. Ты запятнала и свою душу. Слушай же теперь мое слово! — так сказала она, исполненная скорби и жалости. — Не будет тебе ни прощения, ни смерти. Ты будешь служить моему сыну, а затем — сыну его сына — и так до тех самых пор, пока не сможешь искупить своей вины. Ты будешь свободна лишь тогда, когда любовь победит смерть, и две чистые души найдут себя, отразившись друг в друге»…

Наина моргает, осмысляя, и еще раз перечитывает последнюю строчку.

— Отразившись друг в друге… И даже не спрашивай меня, что это значит! Все-таки эти легенды…

Запнувшись, она наконец поднимает глаза, чуть усмехается, осторожно высвобождает руку и встает, захлопнув книжку. Осталось только подоткнуть одеяло маленькой спящей красавице…

* * *

Алька едва заметно вздохнула, однако тотчас выпрямилась. Непрошеное воспоминание почему-то придало сил. А еще вдруг подумалось, что Ратмир чем-то напоминает ей о Наине. Может, потому царевна на него так и озлилась с самого начала? Дело не только в том, что он колдун-недоучка. Он еще и так же любит что-то изучать, так же придирчив и строг к самому себе и другим, так же дотошен…

Интересно, что бы утешило Наину, если бы… ну конечно!

— И вообще, — осенило наконец царевну, — может, я только лучше сделала! Он, может быть, сроду бы те зелья смешать не додумался, а теперь вот! А может, эта мышь теперь… сама будет нежить истреблять! Ну… или других мышей, тоже дело! И вообще — интересно же, отчего это она вдруг зазеленела! Вряд ли ваш колдун готовил зелье для покраски мышей и роста зубов, верно? А теперь он сможет выяснить, отчего так вышло и как это можно использовать!

Анжей и Светик переглянулись.

— Это верно… — медленно произнес старший из них. — Изучить, как да отчего, Ратмир наверняка захочет. Даже, может быть, и о твоей вине забудет.

— Ну вот! — торжествующе воскликнула Алька. — Я же говорила!

— Ага, — вздохнул богатырь. — осталось только изловить мышь.

Глава пятнадцатая, в которой в Тридевятое приходит зима

Ветер завывал, склоняя верхушки деревьев в лесу неподалеку, и мел поземку над дорогой — и без того едва различимой теперь.

На самой дороге снег, похоже, все-таки расчищали: об этом свидетельствовали высоченные, местами едва не в человеческий рост, сугробы по обочинам. Однако метель изо всех сил сводила на нет результаты людских трудов.

— Город найти поприличнее, — бубнил между тем всадник, низко склонивший голову, пытаясь укрыться от ветра и колючего снега. — Перезимовать. Все одно теперь не найти, занесло все. Так ведь и до родного королевства теперь не добраться! Вон, дороги заметает. Как я теперь? А за зиму, глядишь, и поэму закончу. И трагическую балладу! И вообще. Вот где может прятаться благородная девица при таких обстоятельствах? Чувствительная, трепетная, нежная, как и положено юной деве! Погибла, сгинула, как есть оставила этот мир моя любовь… — юноша тяжко вздохнул с приличествующей случаю печалью. — Уж если я, мужчина, закаленный воин, в столь нечеловеческих условиях…

Закаленный воин был одет в длинный тулуп и шапку-ушанку, завязанную под подбородком. На шее его был в несколько слоев намотан пестрый шарф, подаренный какой-то сердобольной крестьянкой. Шарф немилосердно кололся, однако молодой человек натянул его до самого носа. Кожа юноши обветрилась и покраснела от ветра, а собственно нос, которым королевич постоянно хлюпал, заметно распух.

У очередного верстового столба с указателем Елисей придержал коня и прищурился, всматриваясь слезящимися глазами в надпись. Увы, снегом ее залепило так, что прочесть что-то оказалось невозможно.

Пришлось спешиваться и, зябко ежась, пытаться смахнуть снег рукой в толстой варежке грубой вязки. У самого указателя под слоем поземки оказался хорошо утоптанный снег — похоже, не один путник пытался уже выяснить здесь дорогу.

Окоченевшая рука слушалась плохо, да и в целом двигаться оказалось непросто. Мешали и громоздкая одежда, и одеревеневшие от мороза и долгого сидения в седле