Преодолей себя - Александр Ежов

Наконец дошли до кромки леса, а куда идти дальше — не знали. Надо было найти хутор, где они оставили Паню. Шли на восток вдоль опушки леса, пытаясь выбраться на какую-либо дорогу. Опасность была на каждом шагу, и Пауль уже сожалел, что надел гражданскую одежду. В форме немецкого солдата, а лучше офицера, было бы безопасней. Но где возьмешь военную форму? Надо бы пробираться через линию фронта: задание выполнено, в штаб отправлены очень важные донесения. Но жива ли Паня? Настя шла и все время думала о ней: только бы встретиться, только бы найти ее.

В конце концов они вышли на дорогу. Идти стало легче. Шли часа полтора и никого не

встретили на пути, словно бы оцепенела земля в холодном безмолвии. Казалось, что с этими последними взрывами закончилась страшная, жестокая война. За поворотом неожиданно для них появился хутор. Стоял одинокий дом с надворными постройками. Из трубы вился дымок. Все говорило о том, что в доме кто-то живет. А кто? Друзья или враги? Вот так сразу и не узнаешь, кто тебя встретит — друг или враг? А может, в этом небольшом домике обогреваются фашисты? Как узнать?

Пауль неотрывно глядел на усадьбу, ждал, может, кто выйдет из дома. Ждала и Настя. Она сказала ему:

— Пойду одна. Узнаю, кто там. Если что замечу, выскочу на улицу и крикну.

— А может быть, мне пойти? Я мужчина. Я обязан пойти на риск. Только я, Настя.

— Нет-нет! — начала возражать она. — Идти должна я. По-латышски немножко понимаю. Мне легче договориться.

И она пошла. Возле дома постояла. Затем постучала в калитку. Долго не открывали. Наконец дверь открылась, и ее впустили. Минуты через две Настя вышла на крыльцо и помахала рукой. Значит, все в порядке, можно идти. И Пауль неторопливо, все еще опасаясь чего-то, пошел к дому.

— Ну, иди, иди,— услышал он. — Тут добрые люди. Иди...

Дома была хозяйка, и Настя разговаривала с ней на латышском языке. Хозяин, как выяснилось, уехал в город к брату по каким-то делам и скоро должен вернуться. Настя сказала хозяйке, что Пауль жених и что им нужно пробраться на хутор, где живет Вебер.

— Ах, Вебер, Вебер,— залепетала хозяйка. — Вебер недалеко. Всего километров пять... Можно пешком дойти, по этой же дороге, направо...

Хозяйка накормила их супом, дала по ломтику хлеба в дорогу.

— Немцы когда были у вас? — спросила Настя.

— Иногда бывают,— ответила латышка. — Худые люди они, очень худые...

Она сбивчиво, как могла, поведала страшную весть о гибели сына Антона, которого заподозрили фашисты в связях с партизанами и расстреляли. Случилось это недавно, всего месяц назад, а старший, Освальд, живет в Риге с женой и боится приехать к родителям. Ничего не поделаешь, страшно стало жить в этом мире. Того и гляди погубят и мужа, единственного кормильца. Вернется ли — одному богу ведомо.

— Вернется, вернется,— сказала Настя. — А как величают тебя, добрая хозяюшка?

— Марта.

— Дорогая Марта, большое спасибо за угощение. А нам пора.

Марта вышла следом за ними, показала, в которую сторону идти.

— Вы тихонько так идите. Топ, топ,— сказала она по-русски и улыбнулась. — Доброго пути.

— Дойдем,— ответила Настя по-русски. — Только бы не нарваться снова на патруль. Разворошили муравейник, так что кусачие теперь фашисты. Подозрительны. Лучше на глаза не попадаться.

Настя не знала, поняла ее Марта или нет, но латышка в ответ кивала головой — значит, согласна и поняла.

По дороге идти было легче, чем в целик, и Настя спросила:

— Павлуша, скажи, когда война закончится?

— Скоро, скоро,— отвечал Пауль. — Теперь уже совсем скоро.

— Что будешь делать после войны?

— Поеду домой, в Германию. Работенка там ждет большая. Ведь столько дров наломали — расчищать бурелом придется долго. Так что дела меня ждут немалые.

— Женишься? — спросила она.

— Обязательно женюсь.

— Невеста небось ждет не дождется?

Он и сам не знал, есть ли у него там, в немецких краях, невеста. Возможно, и нет той невесты.

— Вот возьму, Настя, и женюсь на тебе,— сказал он неожиданно.

Настя поглядела на него: шутит он или всерьез так сказал? Кто она для него? Русская вдовушка. Жизни надломлена, и как она, эта жизнь, сложится дальше — и сама не знает.

— Зачем так сказал, Пауль? — спросила она. — Зачем? Не до шуток нам сейчас. Давно ли на волосок от смерти были? И будем ли живы?

— Будем, будем, Настя. Поедем в Германию строить новую жизнь. Ты хорошо говоришь по-немецки, ты словно бы немка, нисколечко не похожа на русскую.

— Нет, я русская. Русская. И никуда я не поеду. Тут моя земля, моя Родина. Как у нас говорят: где родился, там и пригодился.

— Я люблю тебя, Настя,— сказал он тихо и посмотрел на нее такими глазами, что она испугалась. — Настенька, Настя...

Сердце у нее словно бы упало и застыло. Любила она его или нет — и сама еще не знала. Пауль нравился. И вот сказал такие слова, всего три слова, и она замерла. Что она скажет в ответ? До сих пор еще была полна Федором. Ведь он — муж, хотя и погибший, но все же законный муж, и Настино сердце принадлежало только ему — Федору.

— Люблю,— снова сказал Пауль, и снова обожгло это слово Настю.

Молчала, похолодев не то от мороза, не то еще от чего-то. Потом сказала:

— Не знаю, не знаю. Передо мной все еще Федор, муж. Я его любила, очень любила. А сейчас — не знаю. Если бы он был живой.

— Но ведь нет его, Настя, нет. А мы с тобой живы. Вот идем — жених и невеста. И принимают нас везде так.

— Не знаю,— повторила она. — Будем ли живы? И что впереди?

— Закончится война, и ты поедешь со мной в Германию. В новую Германию. Будешь маленьких ребят учить русскому языку, в школе учить. Ведь будешь?

Она молчала. Что-то теплое, ласковое подкралось к се сердцу, подкралось и не отпускало. Она шла по зимней дороге с этим большим человеком, с немцем по национальности, и понимала, что связана с ним одной неразрывной судьбой.

Дорога пошла под уклон, и мысли как-то спутались: все еще думала о Пауле, глядела на снег, и он, этот снег, казался ледяным и бесконечным.

— Ты что молчишь? — спросил Пауль. — О чем задумалась?

— Думаю о жизни. Какая она будет у тебя и у меня?

— Счастливая. Мы идем к счастью, Настя.

— Дорога к счастью,— сказала она и опять замолчала.

Да, она хотела быть счастливой. Очень хотела. Не только сама, но чтобы и все люди были счастливы, все без исключения: и Пауль Ноглер, и Паня Кудряшова, и чуваш Афиноген Чакак, чтобы все прошли свою дорогу до конца, чтобы остались живы. Так думала она и вспомнила стихи, страстные и волнующие, стала читать Паулю: