Герберт Уэллс - Геннадий Прашкевич

Вот только не было в детстве Уэллса знакомство с сестрой приятеля, и не было шестипенсовика, который Киппе не смог разломить, а сделала это с помощью напильника сама Энн. Зато был мануфактурный магазин — проклятие всей жизни Уэллса.

«Киппсу позволялось делить комнату с восемью другими юнцами и спать в постели, в которой неизбалованному человеку можно было согреться и уснуть, если накрыться собственным пальто, запасным бельишком и несколькими газетами. К тому же Киппса ознакомили с целой системой штрафов, обучили перевязывать свертки с покупками, показали, где хранятся какие товары, как держать руки на прилавке и произносить фразы вроде: «Чем могу служить?», «Помилуйте, нам это одно удовольствие», а также наматывать на болванки, свертывать и отмерять ткани всех сортов, приподнимать шляпу, повстречав мистера Шелфорда на улице, и безропотно повиноваться множеству людей, выше него стоящих».

Единственная отдушина: посещение класса резьбы по дереву.

Класс вела некая мисс Уолшингем, и Киппе, разумеется, влюбился.

А потом начались чудеса: Киппе получил наследство.

Понятно, сразу начались туманные намеки на то, что отцом Киппса был некий «джентльмен»… ну, сами понимаете… По некоторым обстоятельствам этот джентльмен не смог жениться на матери… что тут объяснять, правда?.. Да и кому объяснять? Всех приятелей у Киппса — некий Читтерлоу, совсем непутевый человек, сочиняющий пьесы. Разумеется, он быстро выманивает у Киппса часть денег, ни мало ни много — две тысячи фунтов. Кстати, под именем Читтерлоу Уэллс изобразил приятеля своей юности Сиднея Боукета, всегда отличавшегося повышенным интересом к сомнительным авантюрам. «Каких только приключений не знавал Читтерлоу! Он был человек с прошлым, с весьма богатым прошлым, и ему явно доставляло удовольствие возвращаться к нему, перебирать свои богатства — живые наброски запутанных встреч и отношений. Вот он спасается бегством от мужа некоей малайки в Кейптауне. Вот у него бурный роман с дочерью священника в Йорке. «Говорят, нельзя любить двух женщин сразу, — сказал Читтерлоу. — Но поверьте мне, это чепуха!»

— Я-то знаю, — подтвердил Киппе.

— Господи, да когда я разъезжал с труппой Бесси Хоппер, у меня их было три! — Читтерлоу рассмеялся. — Понятно, не считая самой Бесси. — И стал живописать Киппсу всю подноготную гастролирующих трупп — настоящие джунгли любовных связей всех со всеми. — Говорят, любовь только работать мешает, а я другого мнения. Без любви никакая работа не пойдет. Актеры так и должны жить. А если живут иначе, значит, не актеры они, нет у них темперамента».

Но жизнь не игра. Киппе разоряется. Он теряет чудесную мисс Уолшингем. Зато, как в сказке, снова появляется Энн — прямо из детства. А неистовый Читтерлоу сочиняет наконец пьесу, приносящую ему успех. Так что некий Мастермен («один знакомый, парень первый сорт, снимает у меня комнату на втором этаже») в беседе с Киппсом и его приятелем Сидом со знанием дела подводит некоторые итоги.

«Богачи в целом, — говорит он, — не обладают ни мужеством, ни воображением. Да, конечно, они владеют техникой, у них есть знания, орудия, могущество, о каком никто и мечтать не мог, только на что они все это обратили? Подумайте, Киппе, как они используют все, что им дано, и представьте себе, как можно было бы по-настоящему это использовать. Бог дал им такую силу, как автомобиль, а для чего? Они только разъезжают по дорогам в защитных очках, давят насмерть детей и вызывают в людях ненависть к технике! («Верно, — вставил Сид, — верно!») Бог дает им средства сообщения, огромные и самые разнообразные возможности, вдоволь времени и полную свободу! А они все пускают на ветер! Здесь, у них под ногами (Киппе поглядел на коврик перед камином, куда указывал костлявый палец Мастермена), под колесами их ненавистных автомобилей, миллионы людей гниют и выводят свое потомство во тьме, да, во тьме, ибо они, эти богачи, застят остальным людям свет. И множатся во тьме массы темного люда. И нет у них иной доли. Если вы не умеете пресмыкаться, сводничать, воровать, вам суждено всю жизнь барахтаться в болоте, в котором вы родились. А над вами богатые скоты грызутся из-за добычи и стараются урвать кусок побольше, заграбастать еще и еще! Они все готовы у нас отнять. Толпы нищих и обездоленных множатся, а кучка правителей ни о чем не заботится, ничего не предвидит, ничего не предчувствует!

Он перевел дух, сжигаемый священной яростью.

— И не думайте, Киппе, будто есть в этих людях что-то такое, что ставит их над нами, что дает им право втаптывать нас в грязь. Нет в них ничего такого. Мерзкие, подлые, низкие души! А посмотрите на их женщин! Размалеванные лица, крашеные волосы! Они прячут свои уродливые фигуры под красивыми тряпками и подхлестывают себя наркотиками! Любая светская дамочка хоть сейчас продаст тело и душу, станет лизать пятки еврею, выйдет замуж за черномазого — на все пойдет, только бы не жить честно, с порядочным человеком на сто фунтов в год! На деньги, которые для вас и для меня означали бы целое состояние! И они это отлично знают. И знают, что мы это знаем. Никто больше не верит в благородных аристократов. Никто не верит в самого короля. Никто не верит в справедливость законов. Ох, Киппе. Близятся худые времена!»

И все же у романа счастливый конец. Киппе и Энн соединяются. «Теперь мы с тобой правильно заживем, тихо и скромно, — обещает Киппе. — Куда-нибудь сходим, погуляем, если захотим. А нечего будет делать, книжку почитаем. А там в иной вечерок старина Баггинс заглянет или Сид приедет. И домик выберем с умом. Никаких этих картин и всякого там художества, все только добротное и нужное. Обещаю! Мы теперь будем правильно жить, Энн».

«Без всякого социализма?» — высказала Энн тайное опасение.

«Без всякого социализма! — подтвердил Киппе. — Просто с умом».

Уэллс тоже учился жить с умом.

Он требовал от издателей невозможного.

Например, «люди-сэндвичи», — надо их выпустить на улицы Лондона, пусть все знают, что издан «Киппе» — лучший роман года! По всем людным площадям разбросать листовки с тем же утверждением! Поместить рекламу на театральных программках, развесить плакаты везде, где жили или встречались герои, поставить указатели в метро: «Киппе работал в этих местах!» Правда, издатель «Киппса» (речь идет о Макмиллане) не пошел на это. Да еще принципиальный Конан Дойл резко обрушился на рекламу. «Сэр, — написал он в «Дейли кроникл», — когда м-р Киплинг пишет «Последнее песнопение», он не говорит читателям во всеуслышание, что он думает об этой поэме и как над ней работает. Когда м-р Барри завершает столь прекрасную книгу, как «Маргарет Огилви», он не дает никаких пространных интервью и не выступает с объяснениями, требуя рекламы до выхода книги в свет. Для проницательных читателей совершенство литературы заключается в самих стихах или прозе».