Попугай с семью языками - Алехандро Ходоровский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ни один не подтвердился. Трактат «О триполярности…» ни разу не переиздавали. Но, во имя копья святого Георгия, скажи, как эта редчайшая книга оказалась в сумке индейца?
Га ответил:
— Услышав имя Пончини, они засмеялись. «Белый человек живет среди нас. Он зовет себя Дон Никто. Он просил сжечь его книгу, написанную слепцом, чтобы научить других слепцов различать цвета. Мы так и сделали, но оставили одну: читать мы не умеем, но бумага хорошо пахнет!»
Карло Пончини, живой, среди индейцев! Фантастика! Судьба зовет их! Итак, у Общества клубня появилась цель: найти забытого всеми философа, вернуть его в лоно цивилизации!
Ла Кабра, прогнав Ла Роситу из тела Лауреля, встревожился:
— А как же Энанита? А Кристобаль Колон?
Га успокоил его:
— Когда я спросил индейцев, можем ли мы появиться в Редуксьон, их селении, они ответили, что туда уже пришли много женщин и великанша с младенцем. Я уверен, что это они. Мы убьем сразу двух зайцев!
Из расщелины в скале показались два араукана с длинным суком. Ограничившись сухим приветствием, они вытащили Га из глины. Хотя его тело и было облеплено грязью, кожа — без единой царапинки — сверкала в лунном свете. Он расцеловал всех в щеки и проревел:
— Вперед, поэты, раздавим заветный пузырь!
Эстрелья Диас Барум достала бутылку с водкой, которую хранила между грудей. Ее осушили мгновенно, громкая отрыжка — и Зум достал из своего докторского саквояжа вторую. Все запели «Во имя неба. пустите в дом» и принялись скакать по утесам, следуя за двумя проводниками, точно стадо серых коз.
Сенаторы, с красными картонными носами, державшимися на резинках, скандировали: «Паяцы с Виуэлой!». Президент Республики тоже прикрепил к носу красный шар, контрастировавший с элегантным темно-синим костюмом, и рукоплескал только что принятому постановлению. Сенат единодушно приговорил своего члена, коммуниста Хуана Нерунью, к тюремному заключению за измену Родине и оскорбление первого лица государства.
(Всё, мы раз и навсегда заткнули эту вонючую глотку! Хамское отродье! И еще тиснул поэмку «Я горжусь!» Я разоблачаю тебя как продажную шкуру, пособника красных людоедов, а он гордится — потому, что угнетенный народ верит ему! С этими россказнями — куда угодно, только не ко мне! Я-то видел, как он, пьяный в дым, выгребал ягоды из горшка. Он говорит, что я легкомысленно веду себя? А сам? Тоннами пачкает бумагу в угоду впечатлительным служанкам! Член у него не больше трех сантиметров, вот он и пишет километровые поэмы!)
— Хлеба и зрелищ, товарищи! В этот час всенародного торжества я хочу обнять своих политических противников. Выйдите, уважаемые сенаторы от левого меньшинства! Я хочу пожать вам руки! Мы с гневом отвергаем оскорбления из уст предателя, но принимаем по-мужски честную политическую борьбу! Я, президент Республики, заявляю, что не смешиваю свое правительство и нашу Родину! Критика, пусть даже и жестокая, необходима нам! Она не означает предательства национальных интересов. Хуан Нерунья — это крайний случай, это гнойник, который нужно было вскрыть. Свобода слова у нас священна. Да здравствует честная борьба!
Анхель Гонсалес и Эухидио Верапенья с поднятыми кулаками подошли к президенту под аплодисменты всех ветвей власти. Виуэла крепко пожал их вялые руки — левые, сжатые в кулак, так и остались вскинуты вверх. «Честь, Родина, Виуэла!» — раздавалось вокруг. Стрекотание камер: улыбка президента была как никогда широка. Двое сенаторов, однако, услышали, как тот вполголоса произнес загадочную фразу: «Прощайте, друзья».
Получасом позже автомобиль, уносивший Гонсалеса и Верапенью на подпольное заседание партийного руководства, взорвался. Два тела — кровавые грозди — повисли на ветвях вербы.
За завтраком президент с удовлетворением прочел восемь газетных колонок, повествующих о преступлении, совершенном агентами югославской разведки. Чилийские Антикоммунистические Отряды — ЧАО — маршировали у него под окном, распевая свой официальный гимн, «Песню о Хорсте Весселе». Все идет как задумано… Он набрал номер:
— Нашли этих дерьмовых паяцев? Что, мне в ФБР обращаться? Нет! Только мертвыми! В виде бифштексов!
И Виуэла швырнул трубку с такой силой, что телефон треснул. «Тортом, значит?! Ну, они у меня попляшут!» И он углубился в главный проект своего президентства: план девальвации песо.
XI. ЧЕРВЬ ЗЕМЛЯНОЙ, ВОДЯНОЙ И ВОЗДУШНЫЙ
Вот единственно возможная одиссея: аргонавты отправляются на поиски действительности и обнаруживают, что она им снится.
Деметрио (из разговоров в кафе «Ирис»).
По мере приближения к горной цепи очертания скал становились яйцеобразными. Беспрестанные дожди отполировали их до серебристого блеска, превратив в зеркала. «Вот место, где откладываются геологические яйца, — подумал Хумс, — гигантский каменный орел прилетает сюда высиживать новые горы». Пончо, насквозь пропитанное водой, затрудняло прыжки.
Индейцы объявили, что идти придется ночью, а спать — днем, поскольку солнце раскаляет камни чуть ли не докрасна.
— Меня зовут Рука… А меня — Тотора… Путь неблизкий. Днем жарко, будем спать; ночью холодно, будем согреваться, прыгая по скалам. Десять ночей — и мы в Редуксьон. Никаких узлов и чемоданов: любая тяжесть — помеха. Придется поголодать. Начиная с третьего дня, это легко. Воды брать не нужно: хватит дождя. Пончо и ботинки будут мешать. Снимайте!
Как же Хумс теперь раскаивался, что не послушал их! Он, единственный, из гордости не скинул пончо и прыгал теперь с ловкостью подстреленной куропатки! Рука, Тотора. Имена явно не настоящие. Рука — хижина, тотора — солома. Соломенная хижина? Они бы еще представились как Бим и Бом! Что-то эти индейцы скрывают. Например, что они делали в Лунной долине? Прелестная случайность: из потрепанной сумки выпадает редкое издание Пончини! А эти Мессалины вместе с Доном Никто, поджидающие их, — тоже случайность? Нет, скрытность присуща местным от рождения. Они вгонят, скажем, член по самые яйца, а на лице —
