Направить в гестапо - Свен Хассель

Дрожание руки, когда он набирал наводящий ужас номер гестапо — 10—001 — противоречило браваде в его голосе.

— Государственная тайная полиция. Отделение Штадтхаусбрюке.

Штальшмидт сглотнул слюну. Запинаясь, заикаясь, ловя ртом воздух, он кое-как довел до конца доклад.

— Одну минутку, штабс-фельдфебель. Переключаю.

Штальшмидт негромко застонал и провел пальцем под воротником. В трубке послышался новый голос; решительный, резкий, властный.

— Алло, чем могу быть полезен? Это административный отдел, четыре дробь два А.

Штальшмидт снова изложил непослушным языком свою историю. Даже ему самому она уже не казалась правдивой или хотя бы вероятной.

— И кто подписал этот пропуск? — спросил голос.

— Герр штандартенфюрер Пауль Билерт, — прохрипел Штальшмидт и униженно склонил голову к телефонному аппарату.

— Можно обходиться без «герр»! — раздраженно произнес голос. — Мы давно отказались от этого плутократического раболепия.

Штальшмидт тут же разразился потоком извинений и оправданий, при этом чуть на падая ниц на стол.

— У вас все? — произнес голос. — Соединяю с самим штандартенфюрером.

Штальшмидт испуганно взвизгнул. В трубке наступила тишина. Он посмотрел на ненавистный аппарат, и на миг его охватило жгучее желание. Если сорвать эту штуку со стены и швырнуть во двор, может, с этим кончатся все его беды? Или если он вдруг заболеет — он чувствует себя больным. Очень больным…

— Алло?

Штальшмидт в ужасе схватился за горло.

— Ал… алло?

— Говорит Пауль Билерт. Чем могу быть полезен?

Голос был негромким, приятным, любезным, мягким и почему-то располагающим к откровенности. На миг у Штальшмидта возникло опрометчивое, безумное желание полностью признаться в своей глупости, унижаться, плакать, упасть на колени. Вместо этого он раскрыл рот и понес в трубку полнейшую чепуху. Рассказ получался путаным, непоследовательным, бессвязным. Он клялся, что сразу же понял, что подпись поддельная; и тут же противоречил себе, говоря, что даже теперь не уверен в этом и только хочет убедиться. Обливал грязью Ринкена, Ротенхаузена, тюремный персонал в полном составе. Все они ленивые, никчемные, лживые негодники, глупые как пробки. Ему, Алоису Штальшмидту, приходится отдуваться за всех. Ему приходится…

— Минутку, штабс-фельдфебель. — Голос был вежливым, чуть ли не извиняющимся. — Неприятно перебивать вас на полуслове, но говорил ли вам кто-нибудь, что, возможно, вы не так сообразительны, как хотелось бы?

Штальшмидт шумно поперхнулся, шея его стала медленно краснеть.

— Если этот пропуск действительно поддельный, — продолжал Билерт все таким же мягким, вежливым голосом, — вам не приходило на ум, что фамилии посетителей тоже были вымышленными? Вы это проверили? Навели справки в их роте? Обыскали заключенного после того, как посетители ушли? Обыскали камеру?

— Да! Это задача обер-ефрейтора Штевера, штандартенфюрер.

— И обер-ефрейтор Штевер выполнил ее?

— Да! Да да, конечно! Я сам проследил!

— И что он нашел?

— Э… ничего.

Штальшмидт повернулся и обвиняюще взглянул на Штевера, изумленно и испуганно пялившегося на него вытаращенными глазами.

— В таком случае, обыск, видимо, был очень поверхностным?

— Беда в том, что, как я уже говорил, здесь никто не способен толком делать свое дело. Если сам не возьмусь…

Голос в трубке снова перебил лихорадочные объяснения. Звучал он уже не так мягко, как раньше.

— Теперь слушайте меня, штабс-фельдфебель! За этот прискорбный случай я считаю ответственным вас и только вас, и если заключенный окажется в камере мертвым, лично приму меры к тому, чтобы вас казнили.

Колени Штальшмидта начали колотиться под столом друг о друга. Впервые в жизни он пожалел, что не находится на фронте.

— Что касается пропуска, — продолжал Билерт, — можете сами занести его мне в кабинет. Вы, наверно, уже успели оповестить о нем половину Германии?

Штальшмидт прерывающимся голосом медленно перечислил тех, кто знал об этом инциденте.

— Остается только радоваться, — саркастически заметил Билерт, — что вы еще не написали о нем в газеты. Может быть, решили сперва позвонить мне, спросить моего разрешения?

Изо рта Штальшмидта вырвался сдавленный испуганный вскрик. Штевер в трепете взглянул на него. Он еще никогда не видел своего начальника в таком жалком виде. Слава богу, что он сам всего-навсего ничтожный обер-ефрейтор!

Штальшмидт медленно, обессиленно положил трубку и оглядел кабинет покрасневшими глазами. Кто знает, может быть, этот болван заключенный сейчас глотает принесенный в камеру яд? Он в бешенстве повернулся к Штеверу.

— Обер-ефрейтор! Чего стоишь тут? Шевелись, черт возьми! Надо обыскать камеру полностью. Обыскать заключенного полностью. Не таращь на меня глаза, действуй!

Штевер бросился к двери. Выскочил в нее, помчался по коридору и столкнулся с неторопливо шедшим навстречу Грайнертом.

— Что это с тобой, черт возьми? — поинтересовался тот. — С чего вдруг такая спешка?

— Сейчас узнаешь! — выпалил Штевер. — Возьми пару человек и веди в девятую камеру. Нужно обыскать этого прохвоста с головы до пят.

Грайнерт пожал плечами и неспешно пошел. Через несколько минут вернулся с двумя людьми, и они вчетвером принялись за обыск. Раздели лейтенанта Ольсена, распороли матрац на его койке, подергали решетку на окне, сломали все, что можно сломать, в том числе ночной горшок. Простукали стены, пол и потолок, лейтенант тем временем сидел голым на койке и наблюдал за ними с довольной улыбкой.

Штевер стащил пачку сигарет, которую сам же навязал заключенному. Грайнер носился по камере, выл и орал. Остальные двое схватили лейтенанта и принялись тщательно обыскивать, заглядывали в рот, в уши, заставили раздвинуть ноги, бесцеремонно осмотрели все тело, где только возможно. Ольсен сносил это с усталой терпеливостью. Он десяток раз открывал для них рот, но они не обнаружили вставного зуба, где была спрятана желтая капсула. Яда в ней хватило бы на десять человек. Легионер привез ее из Индокитая.

Пока шел обыск, Штальшмидт расхаживал в своем кабинете по ковру и вскоре протоптал заметную дорожку от двери к окну, от окна к книжным полкам и от них снова к двери.

Книжные полки были заставлены толстыми юридическими книгами, большинство их Штальшмидт «взял» из библиотек или стащил в магазинах и чужих кабинетах. Он воображал себя кем то вроде юриста. Своим любовницам штабс-фельдфебель представлялся тюремным инспектором, и в ближайшем бистро, «Chiffon Rouge»[42], был известен как «герр инспектор». Он вызубрил наизусть несколько статей законов и твердил их как попугай при каждом удобном случае. В бистро у него были приверженцы, к нему часто обращались за советами по юридическим вопросам — правда, редко кто делал это дважды. Штальшмидт терпеть не мог признавать свое невежество в какой бы то ни было области и, когда оказывался в затруднении, просто выдумывал какой-нибудь прецедент и исходил из него.

Когда Штальшмидт в шестой раз проходил мимо окна, зазвонил телефон. Штабс-фельдфебель остановился и недоверчиво посмотрел на аппарат, корень всех его неожиданных бед. Медленно подошел к письменному столу; опасливо снял телефонную трубку. Негромко, нехотя произнес в нее:

— Гарнизонная тюрьма…

Как правило, он резко хватал трубку и рявкал: «Штабс-фельдфебель Штальшмидт слушает! Что вам нужно?» Но больше так было нельзя. Злосчастный пропуск лишил его этого удовольствия.

— Говоришь ты как-то понуро, — послышался голос Ринкена, озлобляюще исполненный веселья. — Что там у тебя? Разговаривал с гестапо? Успешно?

— Пошел ты! — злобно ответил Штальшмидт. — Мне до смерти осточертело это заведение! Думаю подать рапорт о переводе. Стараешься, из кожи вон лезешь, несешь службу гораздо добросовестнее всех, включая своего начальника — и что выходит? Что, спрашиваю тебя? Получаешь пинка в зубы за все свои труды, вот что!

— Век живи, век учись, — сказал Ринкен раздражающе высокомерным тоном. — Но не отчаивайся. Если в самом деле хочешь перевестись, я наверняка смогу это устроить; в той штрафной роте, о которой я говорил, еще требуются унтер-офицеры. Тебя примут с распростертыми объятьями — позвонить туда?

— К черту, сам воспользуйся этим советом! Я разговаривал по телефону с самим Билертом. Он требует, чтобы я принес пропуск лично ему.

— Вот как? Не боишься Билерта, а? И не надо, если у тебя чиста совесть.

— Не притворяйся наивным, Ринкен! Прекрасно знаешь, что в Германии нет ни единого человека с совершенно чистой совестью. Даже охранники из Фульсбюттеля и Нойенгамме накладывают в штаны, когда оказываются вблизи от Штадтхаусбрюке.

— Коричневые трусы надень! — пошутил Ринкен.

Штальшмидт яростно выругался и швырнул трубку.