Воспоминания "Встречи на грешной земле" - Самуил Алёшин

Сделал я еще одну-две попытки и вижу — пустой номер. На беседу соглашаются, но с опаской, и ведут себя настороженно, отделываются формальными ответами. Что и следовало ожидать.

А мне как быть? Бросил я тогда клич среди знакомой театральной братии. И вот тут Александр Семенович Менакер, прелестный человек и умница, мне подсказал:

Миша Зернов, вот кто вам нужен.

— А кто такой Миша?

Ну, как же! — и рассказал мне начало истории, развитие которой пойдет ниже.

А именно — на улице Горького (ныне опять Тверская), там, где сейчас театр имени Ермоловой, был некогда театр Эстрады и Миниатюр. (Кстати, там до него находился театр имени Мейерхольда.) И служил в нем администратором Михаил Зернов. Дело знал, но иногда почему-то отпрашивался в самое рабочее время. Однако ему шли навстречу — хороший работник. Но вот как-то руководству театра пришлось вызвать Зернова и сказать:

Послушайте, Миша, странная вещь. Кто-то из артистов был в Елоховском соборе и там среди служителей видел человека, как две капли воды похожего на вас. Сходите, посмотрите.

— А мне ходить нечего, — заметил Зернов. — Это я.

После чего возникла немая сцена, вроде той, что венчает гоголевского «Ревизора». (Прошу учесть то время, когда посещение церкви, уж не говоря о службе в ней, рассматривалось как криминал.)

То есть, как вы? — наконец выдавил из себя тогдашний руководитель.

— А я там служу. Я верующий человек.

Тогда, Миша, вам придется выбирать между церковью и театром. Подумайте об этом.

— Тут и думать нечего.

А потом пошли слухи, что Миша принял монашество и его жена стала у него зваться домоправительницей. А еще через какое-то время, — что Миша пошел в гору (человек-то толковый, администратор умелый), и он уже там кем-то вроде управделами.

Короче, когда я бросил свой клич, то знающие люди согласились с Менакером: к Мише Зернову и больше никуда. Без опаски. Миша знает — мы его не обманем. Да и о вас, возможно, уже слышал. Только учтите, он уже не Миша, а Михаил Викентьевич.

— Это я понимаю. Отнесусь с полным почтением. Хоть и атеист, но с понятием.

И вскоре мне действительно сказали, что Миша меня ждет. То есть Михаил Викентьевич.

И я отправляюсь по адресу то ли в Мертвый, то ли в Чистый переулок, где-то в районе Кропоткинской — там была тоже какая-то резиденция или что-то в этом духе.

Захожу в просторный двор и вижу — стоит там рослый мужчина средних лет в рясе, с большим крестом на груди и отдает властно распоряжения: машину послать туда-то, а эту туда-то. Проследите за тем-то, а это сделать тогда-то.

Почтительно подхожу: — Михаил Викентьевич? — Оказывается, угадал. Представляюсь и добавляю: — С вами говорили...

Он гостеприимно берет меня под руку и ведет к себе в апартаменты. Широким жестом предлагает сесть, сам усаживается напротив, и я вижу перед собой приятное лицо, окаймленное бородой и увенчанное длинными волосами, причем в меру, как у художников или композиторов. Его глаза смотрят на меня доброжелательно, с интересом, и я слышу бархатистый голос: — Чем могу быть вам полезен?

Объясняю свои нужды, перечисляю встреченные трудности и получаю в ответ примиряющую улыбку — дескать, сами понимаете причину. Киваю и я: претензий никаких, знаю, в каком королевстве живу. После чего начинается наша беседа.

Ну, конечно, это был уже совсем другой разговор. Атмосфера полного доверия. Я — вопрос, он — ответ, и так далее. А в конце он даже предложил мне ознакомиться с его магистерской диссертацией и передал объемистую рукопись. Я с благодарностью ее принял, после чего наша деловая часть закруглилась и он спросил меня, не хочу ли я с ним откушать.

Я было заикнулся, что меня дома ждет обед, но вовремя сообразил, что особенно-то упираться нет смысла, да и он эту причину так ласково отвел, что мое согласие как бы получилось само собой. Затем он встал, снял рясу, и я увидел, что на нем темно-синяя рубашка и серые брюки, а от кистей до локтей — нарукавники, как у чертежников в конструкторских бюро. Потом он снял большой крест, положил его в ящик письменного стола, запер, а ключ — в кармашек брюк. Повесил рясу в шкаф, вынул оттуда пиджак, надел и превратился в того само-

го художника или композитора, о котором я упоминал выше. Потом надел пальто и шляпу, и мы вышли во двор, где нас уже ждало такси.

Сели и поехали в «Савой», что на Рождественке. (Конечно, тогда «Савой» был «Берлином», а Рождественка — улицей Жданова, но ныне все вернулось к старому варианту.) Подъехали. Смотрю, на счетчике 10 рублей (были тогда такие цены). Но мой Михаил Викентьевич дает шоферу радужную тридцатку (была тогда такая банкнота), и тот, выбежав и обогнув машину, открывает дверцу. (В последний раз я видел этакое в Стокгольме, а по телевидению лишь когда президенты подкатывают куда-нибудь для своих нескончаемых встреч.)

Вышли мы, а швейцар «Савоя», смахивающий на адмирала, распахнул перед нами дверь, и гардеробщик принял у Викентьевича пальто, словно вазу, наполненную нектаром, после чего мы вплыли в зал.

А тут уже к нам подлетел метрдотель, ловко огибая кресла, и — весь улыбка — произнес: — Прошу к вашему столику, Михал Виккеньч-ч-ч...

Столик у окна. Викентьич сел и, заговорщицки потирая руки, спросил:

— Ну-с, так что мы будем пить?

И хотя, друзья мои, я человек непьющий, но тут... И упустить такой сюжетец? А потому мы опрокинули с ним одну, а может... впрочем, я не считал... рюмашечку этого самого... забыл чего, и разговор, сами понимаете, у нас пошел уже скорее на театральные темы. Потому что передо мной сидел, как ни кидай, а в прошлом театральный человек. А театр это, доложу я вам, такая штука, что кто его хлебнул, тому эта отрава уже на всю жизнь. Возможно, даже на загробную, с учетом специфики.

Теперь уже Зернов меня расспрашивал, кто и с кем сейчас в театре... короче, о репертуаре. Рассказал мне, кстати, про один эпизод, который имел место, в свое время, в театре Вахтангова. Был у них в труппе артист — красавец и талант. Ну — всем взял. И актрисы, конечно, его... очень уважали. А тут выпали театру зарубежные гастроли, редкая штука по тем временам. Ну и анкеты, разумеется — кто, где и все прочее. Если женат, то зачем, то есть на ком? Вот наш актер и написал — холост. А

восемь актрис назвали его своим мужем. И соответствующие органы засекли — несовпадение. Потребовали: разберитесь, иначе всей поездке капут. Наш герой — ни в какую. Ну и пришлось актрисам свои претензии снять. Временно. До возвращения на родину.

Чем же дело кончилось?

— А ничем. Вернулись. Война. И погиб, бедняга.

В общем, расстались мы с Михаил Викентьичем почти по-родственному. Верующий, неверующий — какая разница, была бы совесть. А его магистерская диссертация тем более убедила меня, что он человек искренний и думающий.