Чернильное сердце - Корнелия Функе

Было тихо, совсем тихо, и в какой-то момент Элинор почудился голос Мортимера, наполнявший жизнью пространство между красными церковными стенами. Она хотела бы сто лет напролёт слушать этот голос, да что там, хоть двести! «Когда он приедет сюда, попрошу его подольше почитать вслух! – бормотала она, стягивая туфли с усталых ног. – Уж наверное, найдётся книга, которую можно взять в руки, ничем не рискуя».

Почему она никогда не обращала внимания, как тихо порой бывает в её доме? Это прямо какая-то мёртвая тишина, и долгожданная радость возвращения в родные стены всё никак не могла целиком овладеть Элинор.

– Эй, здравствуйте, я опять с вами! – крикнула она навстречу тишине, нащупывая на стене выключатель. – Теперь-то, мои милые, я стряхну с вас пыль и расставлю по своим местам!

Лампочка под потолком загорелась, и Элинор отпрянула в таком испуге, что споткнулась о собственную сумочку, брошенную на пол, и упала.

– Господи! – прошептала она, вновь поднимаясь на ноги. – О милосердный Господи… Этого не может быть!

Полки вдоль стен, сделанные на заказ, ручной работы, опустели, а книги, которые хранились на них в безупречном порядке, корешок к корешку, грудами валялись на полу, растрёпанные, перепачканные, растоптанные, словно на них в тяжёлых сапогах отплясывали дикари. Элинор задрожала всем телом. Она ковыляла по своим осквернённым святыням, как по заболоченному лугу, отшвыривала их в сторону, поднимала некоторые и вновь бросала себе под ноги и брела дальше по направлению к длинному коридору, который вёл в её библиотеку.

В коридоре её взору предстало ничуть не менее ужасное зрелище. Горы книг вздымались так высоко, что Элинор с трудом прокладывала себе дорогу через завалы. И вот она добралась до двери в библиотеку. Дверь была не заперта, а только прикрыта, и Элинор бесконечно долго стояла перед ней с дрожащими коленками, прежде чем наконец решилась войти.

Библиотека была пуста.

Ни одной книги, ни одной-единственной, ни на полках, ни в витринах с разбитыми вдребезги стёклами. Ни одной книги не было и на полу. Они все исчезли. А к потолку был подвешен дохлый красный петух.

Увидев его, Элинор зажала себе рот ладонью. Голова петуха безжизненно свесилась, гребешок почти закрывал остекленевшие глаза. Только перья всё ещё переливались красками, как будто жизнь ещё теплилась в них – в роскошных, пурпурно-красных нагрудных перьях, в тёмных многоцветных крыльях и в длинных тёмно-зелёных перьях хвоста, сверкающих, точно шёлк.

Одно из окон оказалось распахнутым настежь. На белом лакированном подоконнике сажей была нарисована чёрная стрелка. Она указывала наружу, в сад. Элинор заставила свои ноги, онемевшие от страха, приблизиться к окну. Ночь была не настолько темна, чтобы скрыть то, что высилось на лужайке: бесформенный холмик из пепла, белёсо-серый в лунном свете, серый, как крылья мотыльков, как сгоревшая бумага.

Вот где они теперь. Её самые ценные книги. Точнее, то, что от них осталось.

Элинор опустилась на колени, на пол, для которого она когда-то так тщательно подбирала паркет… В раскрытое окно ласково дул привычный здешний ветер, но он пахнул почти так же, как воздух в церкви Каприкорна. Элинор хотела закричать, ей хотелось браниться, проклинать, бушевать, но она не смогла издать ни звука. Она могла только плакать.

ХОРОШЕЕ МЕСТО, ЧТОБЫ ОСТАТЬСЯ

– У меня нет мамы.

У него не просто не было мамы. Ему мама и не была нужна.

Он вообще считал, что мама человеку ни к чему.

Квартира, которую Фенолио сдавал внаём, находилась всего в двух переулках от его дома. Там была крохотная ванная, кухня и две комнаты. Всюду царил полумрак, поскольку это был первый этаж, и кровати скрипели, когда на них ложились. Но тем не менее Мегги спалось хорошо – в любом случае лучше, чем на сырой соломе в застенке Каприкорна или в хижине с дырявой крышей.

А вот Мо спалось плохо. В первую ночь Мегги трижды просыпалась из-за того, что на улице ссорились коты, и всякий раз она видела, что её отец лежит с открытыми глазами, скрестив руки за головой, и смотрит в тёмное окно.

На следующее утро он встал спозаранку и купил всё, что им нужно было для завтрака, в маленьком магазинчике на краю улицы. Булочки были ещё тёплые, и Мегги в самом деле почти поверила, будто у них каникулы, когда Мо съездил вместе с ней в ближайший город, чтобы купить самые необходимые инструменты: кисточку, ножик, ткань, твёрдый картон – и воистину гигантскую порцию мороженого, которую они съели в приморском кафе. Когда они вновь постучались в дверь Фенолио, Мегги ещё ощущала на языке сладкий вкус и холодок. Старик выпил вместе с Мо кофе на кухне, выкрашенной в зелёный цвет, а затем отвёл его и Мегги на чердак, где он хранил свои книги.

– Ты что, издеваешься? – возмутился Мо, увидав запылённые полки. – Их надо у тебя отобрать – все, прямо сию минуту! Когда ты последний раз поднимался сюда? Пыль со страниц хоть шпателем соскребай!

– Мне пришлось приютить их здесь, – защищался Фенолио, хотя в его морщинах сквозили угрызения совести. – Внизу для всех этих полок стало попросту слишком тесно, а кроме того, книги постоянно хватали мои внуки.

– Ну, они бы не принесли им столько вреда, как влажность и пыль, – сказал Мо так сердито, что Фенолио поспешил оставить его одного.

– Бедный ребёнок… Твой отец всегда такой строгий? – спросил он Мегги, когда они спускались вниз по крутой лестнице.

– Только когда речь идёт о книгах, – ответила она.

Фенолио заперся в своём кабинете прежде, чем она смогла его о чём-либо спросить, а его внуки были кто в школе, кто в детском саду. Так что она достала книги, подаренные Элинор, и уселась с ними на лесенку, которая вела в крохотный сад Фенолио.

Там росли дикие розы, такие густые, что нельзя было и шагу ступить, чтобы они своими усиками не обвились вокруг ног, а с верхней ступеньки лесенки было видно море. Оно находилось вдалеке, но казалось очень близким.

Мегги раскрыла книгу стихов. Ей приходилось щуриться – так ярко ей в лицо светило солнце, и перед тем, как начать чтение, она обернулась через плечо, чтобы убедиться, что Мо ещё не спустился вниз. Она не хотела, чтобы он застиг её за тем занятием, которое она себе наметила. Она стыдилась своей затеи, но искушение было чересчур велико.

Когда Мегги вполне уверилась, что вокруг нет ни души, она вздохнула поглубже, прокашлялась – и начала. Она формировала губами каждое слово, как это делал Мо, почти с нежностью, словно каждая буква была нотой, и каждая, произнесённая без должной любви, – искажением нужной мелодии. Но вскоре она заметила, что, когда она уделяет каждому слову слишком много внимания, предложение совершенно не звучит, а стоящие за ним образы исчезают, если сосредоточиться только на интонации, а не на смысле. Это было сложно. Очень сложно. А от солнца её клонило в сон, и наконец она закрыла книгу и подставила лицо тёплым лучам. Ведь всё равно было очень глупо пытаться сделать это. Так глупо…

Ближе к вечеру пришли Пиппо, Паула и Рико, и Мегги слонялась вместе с ними по деревне. Они делали покупки в магазинчике, где Мо побывал этим утром, вместе сидели на каменной стене на краю деревни, наблюдали за муравьями, которые тащили по щербатым камням иголки пиний и семена цветов, и считали корабли, проплывавшие мимо в далёком море.

Так прошёл и следующий день. Время от времени Мегги задавалась вопросом, где сейчас Сажерук и по-прежнему ли Фарид сопровождает его; как поживает Элинор и не удивляется ли, почему они до сих пор не приехали.

Ни на один из этих вопросов не было ответа, и точно так же Мегги не смогла выяснить, чем занимался Фенолио за дверью своего кабинета. «Он грызёт свой карандаш, – доложила Паула, после того как ей однажды удалось спрятаться у него под письменным столом. – Грызёт карандаш и ходит из угла в угол».

– Мо, когда мы поедем к Элинор? – спросила Мегги на вторую ночь, почувствовав, что он опять не может уснуть.

Она села на край его кровати, оказавшейся такой же скрипучей, как кровать Мегги.

– Скоро, – ответил он. – А теперь спи. Ладно?

– Ты тоскуешь по ней?

Мегги сама не понимала, откуда вдруг возник этот вопрос. Он сам собой сорвался у неё с языка. Мо ответил далеко не сразу.

– Иногда, – сказал он наконец. – Утром, днём, вечером, ночью. Почти всегда.

Мегги почувствовала, как ревность уже запустила свои коготки в её сердце. Это чувство было ей знакомо, оно просыпалось всякий раз, когда у Мо появлялась новая подруга. Но ревновать его к собственной матери?..

– Расскажи мне о ней, – тихо попросила она. – Только не надо вымышленных историй, какие ты рассказывал мне раньше.

Когда-то она подыскивала себе подходящую маму в своих книгах, но в самых любимых почти никто ей не попадался. Том Сойер? Никакой матери. Гек Финн? Тоже нет. Питер Пэн и потерянные мальчишки? Никаких матерей и близко не было. Джим Пуговка[10] – сирота. И в сказках никого, кроме злых мачех или бессердечных, ревнивых матерей… Список можно было продолжать и продолжать. Раньше Мегги часто этим утешалась. Казалось, ничего особо необычного в том, чтобы не иметь матери, не было – по крайней мере, в её любимых историях.