Ретро-Детектив-3. Компиляция. Книги 1-12 (СИ) - Любенко Иван Иванович

После обеда захотелось немножко отдохнуть, но Вера переборола дремоту и поспешила выйти на улицу. Какой смысл спать днем в гостинице? Выспаться она успеет и в поезде, на обратном пути, а когда еще представится случай погулять по Петербургу? Вере хотелось не столько погулять, сколько побывать в одном заведении, расположенном совсем рядом с гостиницей (собственно, почему «Европейская», несмотря на свою дороговизну, была выбрана еще в Москве). Заведение называлось необычно – кабаре «Бродячая собака», и было это кабаре не простым, а литературно-артистическим. Открылось оно совсем недавно, в канун нынешнего года, но уже успело прославиться не только в Петербурге, но и в Москве. Публика начинала съезжаться сюда ближе к полуночи, но Вера к этому времени будет уже в поезде, так почему бы ей не побывать там днем. Хотя бы посмотреть на расписные стены, о которых столько говорилось в газетах, прочувствовать атмосферу, одним словом – приобщиться. Интересно же. Тем более что вечером сюда и не попадешь, одних завсегдатаев пускают, а днем можно.

Увы, даже стен Вера не увидела, потому что кабаре было закрыто. Только вывеской полюбовалась (собака положила лапу на маску и зачем-то отвернулась в сторону) и зашла в кафе по соседству. Не хотелось уходить куда-то далеко от Михайловской площади. Здесь Вере нравилось. Как-то сразу ощущалось, чувствовалось, что находишься не где-нибудь, а в Петербурге. Дворец, в котором располагается Русский музей императора Александра III, Михайловский театр, здание Дворянского собрания… Немного портил впечатление электрический трамвай, казавшийся здесь совершенно неуместным, но настроение у Веры было хорошее, и она отнеслась к трамваю благосклонно-снисходительно, пусть себе шумит да звенит. Прогресс вообще дело шумное… Но нужное.

Неспешно попивая кофе, Вера вспоминала свое позавчерашнее посещение клуба железнодорожников. С Бутюгиным познакомиться не удалось, его там не было, но фамилия эта в разговорах прозвучала несколько раз. Срочный доклад, многозначительно сказал Жеравов, а после, к слову, дважды упомянул, что Бутюгин и дело знает, и разных удовольствий не чурается. А Луиза Францевна, взявшаяся опекать Веру, предостерегла ее в отношении Бутюгина.

– Это такой сердцеед! – закатив глаза, простонала она. – Будьте с ним осторожны, моя дорогая.

Сердцеед – это хорошо. Разных удовольствий не чурается – еще лучше. Вера заверила Луизу Францевну, что будет вести себя с Бутюгиным крайне осторожно. Луиза Францевна – прелесть. Немолодая, но такая наивная… Жеравов – тот поумнее. Смотрит с прищуром, словно хочет понять, с чего это соседка вдруг и в гости пригласить вздумала, и в клуб заявилась. Пусть себе прищуривается, скучно соседке, вот она и ищет чем бы развлечься.

Но Бутюгин неожиданно отошел на второй план, потому что в вышедшем на небольшую клубную сцену певце Крутицком Вера неожиданно узнала того самого мужчину из своего ялтинского видения. Как будто перенеслась из апреля двенадцатого года в декабрь десятого. Та же худощавая фигура, то же бледное лицо, те же запавшие и оттого кажущиеся бездонными глаза… Только вместо черного фрака свободное белое одеяние, нечто вроде балахона, и остроконечный колпак с загнутым вниз концом на голове – сценический образ. Но лицо то же самое, те же глаза, никакой ошибки быть не может…

Я встретил вас, прелестное виденье, Мой нежный друг, надежда и печаль, Моя мечта, мое недоуменье, Вас потерять мне было бы так жаль…

Пел Крутицкий хорошо. Негромко, без пафоса и особого выражения, но проникновенно. Так, что хватало за душу и на глаза сами собой наворачивались слезы. Каждая песня – как маленький спектакль. Песня про женщину, потерявшую любимого… Песня про девочку-нищенку… Песня о разлуке… Песня о попугае, который умеет говорить «я вас люблю»… Когда Крутицкий закончил петь, Вера не выдержала и подошла к нему. Подошла – и поняла, что не знает, что ему сказать, и зачем понадобилось подходить, тоже не знает. Но Крутицкий уже смотрел на нее, смотрел ласково и немного устало (шутка ли, петь полтора часа без передышки!), поэтому надо было что-то сказать.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

– У меня такое чувство, словно мы с вами давно знакомы! – выпалила Вера и тут же покраснела от смущения – лучше промолчать, чем сказать такую пошлую банальность.

Что о ней подумает Крутицкий? Явно ничего хорошего.

– Это замечательно, – вежливо ответил певец. – Могу ли я узнать, как вас зовут?

– Вера, – пролепетала Вера, забыв про отчество.

– Вера? – переспросил Крутицкий. – Чудесное имя! Если у меня когда-нибудь родится дочь, то непременно назову ее Верой. Вера и любовь! Разве что-то может быть важнее веры и любви? Без веры жить нельзя, и без любви тоже! Приходите в «Петровский театр миниатюр», Вера. Я там часто пою. Буду рад вас видеть…

Пока Вера хлопала глазами, Крутицкий ушел, улыбнувшись ей на прощанье. Называется – познакомились. Мистика какая-то, увидеть, как наяву, человека, с которым тебе суждено познакомиться полтора года спустя.

Вера была так удивлена, что совсем не обратила внимания на мелькнувшего перед ее глазами князя Чишавадзе. И, кажется, оставила без внимания его приветственный поклон. Бог с ним, с поклоном, но вот обратить внимание на то, с кем общался князь в Железнодорожном клубе, определенно стоило. Жаль только, что эта мысль пришла к ней с опозданием, уже дома. Но ничего, Луиза Францевна сказала, что в воскресенье они с Жеравовым собираются вечером в клуб. Эти слова прозвучали как приглашение. Хотелось надеяться, что в воскресенье инженер Бутюгин будет в клубе и что представится удобный повод завязать с ним знакомство. Хотя удобный повод легко создать. Дождаться, когда Жеравов станет разговаривать с Бутюгиным, и подойти к ним. Виталию Константиновичу придется представить своего собеседника, так и состоится знакомство. Узнать Бутюгина легко, Луиза Францевна говорила, что он вылитый Милюков[363], только не седой, а жгучий брюнет. Портреты Милюкова в газетах печатались часто, не хочешь, а запомнишь, так что ошибиться не было никакой возможности. И захочешь – да не ошибешься.

Так кто же все-таки хочет выставить Вильгельмину Александровну убийцей? Кто хочет свести с ней счеты столь коварным образом? Теперь, после того как Ерандаков подтвердил, что Немысский заслуживает доверия, Верины сомнения в адрес штабс-ротмистра улетучились и он снова стал симпатичен ей, вернулась былая приязнь. Ну и доверие тоже вернулось, а как же иначе?

По улице, мимо кафе, в котором сидела Вера, прошли два молодых офицера. Погон Вера толком не разглядела, да и очень-то хорошо она в них не разбиралась, но, судя по совсем юной внешности, то были подпоручики. «Офицеры!» – подумала Вера, и тотчас же в ее воображении из разрозненных кусочков сложилась мозаика.

Кто может вредить иностранным шпионам, если не контрразведка? Только патриоты своего Отечества, больше некому! Существует некая тайная организация офицеров (это непременно должны быть офицеры, штатским такое дело не по плечу), которая занимается истреблением тайных агентов иностранных разведок, причем старается делать это таким образом, чтобы бросить тень на резидента, хозяина, то есть – хозяйку этих агентов! Что-то вроде тайных мстителей, которые вершат суд праведный, пренебрегая формальностями и руководствуясь одними лишь соображениями справедливости.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Сразу же отыскался вероятный участник этой организации – репортер Вшивиков, вездесущий человек и отставной офицер. Вера и раньше подозревала, что он не так прост, как кажется, а теперь окончательно в это поверила.

Наручные часы показывали половину четвертого. Какой ужас! Хотелось кричать, подобно чеховским сестрам, «В Москву, в Москву, в Москву!». Хотелось скорее вернуться домой, встретиться с Немысским и изложить ему свою версию. Вера была уверена, что штабс-ротмистру эта версия придется по душе. Все же так логично, так убедительно…