Весь Валентин Пикуль в одном томе - Валентин Саввич Пикуль

— Эй, не пора ли кончать? Побаловались — и хватит!

Другие на это возражали:

— Погоди ты! Пускай Витьке хотя бы нокдаун сделают…

Обрушив вешалку с шинелями, Синяков треснулся на идеально чистую «палубу», пахнущую мылом, содой и хвоей. Здыбнев сказал:

— Ну, как? Получил свое?

Прибежал командир роты, и драка кончилась.

— Ведь только что, минуту назад, я говорил о дисциплине. Здыбнев, как не стыдно? Отличник и старшой… За что бил Синякова?

— Он знает, за что ему дали, — ответил Мишка лейтенанту.

Синяков выбрался из груды шинелей, потрогал разбитую губу.

— За что тебя избил юнга Здыбнев?

— Не знаю, — хмуро буркнул Витька. — Нотами не обменивались.

Явился боцманский старшина, и Кравцов наказал ему:

— Готовь документы в кремль… отправим на гауптвахту!

— На которого готовить?

— Оба хороши…

Савка Огурцов пошел за Мишкой к проруби озера. Боцман брызгал на себя ледяной водой, озлобленно фыркал в черную впадину полыньи. Потом Мишка накрепко вытерся вафельным полотенцем.

— Вот собака! — сказал он, глядя на другой берег.

— За что ты Витьку так изметелил?

— И тебе не скажу, — ответил Савке Здыбнев. — Но, поверь, не за себя. За одного нашего дурака морду Витьке набил…

В одну из ночей Савка дневалил по роте, когда из Савватьева притащилась Бутылка, волоча за собой санки по снегу. Из кубрика боцманов вывели юнгу, с одеялом на плечах, в сильном жару.

— Что это с ним? — спросил Савка. — Простудился?

— Ну да! Мы не простудные… Он накололся!

— Как это… накололся? — не сразу понял Савка.

— Татуировку ему кто-то сделал. Говорят на Синякова.

Бутылка, прядая заиндевелыми ушами, повезла пижона в санчасть. Савка тут догадался, за что бил Витьку славный парень Здыбнев.

— А что он хоть наколол-то себе? — спрашивал.

— Да штурвал на груди… баранку с рогульками.

Боцмана гнали Савку из кубрика, чтобы не мешал досыпать.

— Штурвал, — сказал он, уходя, — это же старомодно. Сейчас с моторами. Медленный поворот — отработаешь одной рукоятью. Нужен резкий — кладешь на борт сразу две рукояти.

— Иди, иди! — выставили его. — Без тебя все знаем!

…В январе была прорвана блокада Ленинграда.

— Теперь бабушка выживет, — сказал себе Савка.

Шло время. Юнги учились, здоровели, глубоко дышали и всячески развивались. Морские понятия, всегда точные и кратко выраженные, мореходная техника, блещущая медью и оптикой, уже заполнили сознание юнг, — они входили в их быт, как неизбежные представления о жизни. Человек ведь не удивляется тому, что в мире существуют тарелки, ложки и вилки, — так же и рулевые стали считать неотъемлемыми от жизни секстан, эхолот, анемометр, одограф и пеленгатор.

Язык юнг тоже изменился.

— Сегодня, — говорил старшой, входя утром в землянку, — ветер от норд-оста, балла в три, не больше. На зюйде клубятся темные кумуле-нимбус. Наверное, я так думаю, опять будет снегопад…

Знание семафора приносило свои плоды. Раньше, издалека завидев своего товарища, юнги начинали орать ему, надрывая горло в крике. Теперь в каждую руку по шапке — и пошел отмахивать. Рулевые должны знать и астрономию; правда, без высшей математики, без телескопов. Алмазный небосвод над Савватьевом наполнился новой и понятной азбукой. Уже не просто глазели на звезды — искали, что нужно.

— Вот эта, ниже Гончей Собаки, видишь? Это Волосы Вероники, а между Медведицами, словно рассыпали соль, протянулось созвездие Дракона… Где же тут Честь Фридриха? Не могу найти…

Все почувствовали, что незаметно повзрослели. Ответственность, она ведь тоже подтягивает человека. Долг, честь, присяга — это не пустые слова, такими словами понапрасну не кидаются. Огурцов был малым добросовестным, но, помня завет отца, не желал быть выскочкой. А потому свою любовь к гирокомпасам, бурную и нечаянную, он от товарищей скрывал. Савкой двигал в этой любви простой интерес, в ту пору — еще мальчишеский…

До войны в Доме занимательной науки и техники Савка видел стиральную машину, которая казалась ему тогда чудом двадцатого века. И гирокомпас Аншютца внешне чем-то напоминал ее; но, заглянув сверху в стеклянное окошечко, он увидел там, конечно, не крутящееся в мыльной пене бельишко, а строгую румбовую картушку. Рядом с «аншютцем» в кабинете Сайгина стоял и «сперри», но Савку он менее привлекал из-за своей примитивности. Юнга разочаровался, узнав от мичмана, что ротор «сперри» при запуске подталкивают руками в направлении истинного меридиана…

Помогая мичману оборудовать кабинет, Савка, спрашивал:

— Вот соберем схему, тогда «аншютца» запустим?

— Нет нужной энергии. Гирокомпас берет судовой ток, перерабатывает его на генераторе в трехфазное питание, снабжая им матку и всю свою схему. Необходим и четкий пульс водяного охлаждения…

Савка немел от восторга! Два гирокомпаса Аншютца помещены в гиросферу, напоминавшую планету, — у нее были полюсные шапки и даже экватор с градусной маркировкой. Из учебника Савка уже знал: вскрыть гиросферу — значит разломать ее, гиросфера создается в точнейших лабораториях страны один раз и навсегда! Плавая в жидкости, как планета в мировом пространстве, гиросфера начинает свое движение — влево, вправо, влево, вправо: так она отыскивает истинный меридиан! Постепенно ее колебания становятся мельче, и, наконец, они затухают совсем — гирокомпас нашел истинный норд, стал показывать истинный курс!

Сайгин, радуясь тому, что сыскал в ученике беззаветную любовь к гирокомпасам, охотно давал объяснения.

— Все очень просто! — говорил он Савке. — Температура «шарика» в работе приближена к человеческой. Когда же термостат подскочит к сорока одному градусу, значит, между сферами перегрелась жидкость. В этом случае «горячка» гирокомпаса может привести к катастрофе весь корабль и его команду.

— А если я прохлопаю этот момент?

— Должна выручить автоматика. При перегреве в гиропосту корабля вспыхивают красные лампы аварийного освещения.

— А я… заснул