Весь Валентин Пикуль в одном томе - Валентин Саввич Пикуль

— В люк! — покрикивал он. — Быстро пошел, корова…

В сусальном мерцании киотов сырая и серая деревенщина в матросских робах опустилась на колени. Линкор на залпах сильно качало, и людей тоже качало — в ритме лампадных подвесок. Сверху церковь задраили. Все было строго по уставу: нет люков, которые в бою были бы открыты… «Господи, спаси люди твоя!»

С верха фор-марса даже накрытия, рвущие воду под бортом линкора, кажутся сущей ерундой, как на интересной картинке. А когда человеку семнадцать лет, то смерть не воспринимается им, как конец всего. Юнги флота всегда бессмертны… Острота чувств опережает развитие сознания. Может, так-то и лучше!

Городничий, оставаясь во время боя на мостике, как старшина сигнальной вахты, не оставлял Витьку своим вниманием.

— Ну, как ты там? — часто слышалось в наушниках.

— Лучше и не бывало.

— Чему радуешься, сосунок? У нас Мокрюкову уже скальп с башки сняло как бритвой. Пестову биноклем глаз выбило… Понял, что не шутки шутят? Смотри внимательней. Здорово нажимают?

— Ой, здорово. Красота!

— Ты кого имеешь в виду?

— Да нас. Наши линейные.

— Дурак. Я тебя про немаков спрашиваю…

Он многое видел с высоты марса, но многое не понимал. И ему стало не по себе только сейчас, когда он увидел суету на решетках мостика, заплеснутых близкими накрытиями. Снизу, от боевых рубок, до юнги долетело одно пугающее слово:

— …вилка!..

Было 12.25, когда «Слава» на полном разгоне машин вздрогнула, получив сразу три удара подряд, и громадный завод боевой техники, извергая в небо массы дыма с искрами, начал стремительную раскачку с борта на борт, словно попал в крепкую штормягу.

И никто теперь не качался так сильно, как юнга Скрипов на марсе фок-мачты. Обняв ее закопченное тело, он рушился куда-то вниз, и тогда море дышало ему в лицо холодом. Потом возносило к самому господу богу, и тогда облака, казалось, облипали его.

Марс ходил по дуге качки, словно маятник…

— Три попадания, — доложил Галлер. — Динамо разбиты. Две подводные пробоины. О потерях доложу позже. Вода прибывает!

…Все три удара пришлись ниже пояса.

Электрики носовых динамо полегли замертво, когда снаряд вломился в отсек, напоенный пчелиным гудением моторов, словно летняя трудолюбивая пасека… Блеск ярче солнца! А затем — ночь.

— Газы… ой, братцы, не могу…

Каждый глоток воздуха — кинжал, вонзенный в легкие человека (если он остался, конечно, жив после взрыва). Человек спешит вдохнуть вторично — и тут же падает в корчах. Могильный мрак динамо-отсека вдруг прояснило пожаром. Из хаоса рваных кабелей, дымно горящих, из жуткого плена переборок, на которых с быстротою бензина полыхала краска, выпятив руки, подобно слепцам, электрики на ощупь покидали отсек. А за ними (и обгоняя их!) наступала вода. Зашипели горячие роторы динамо, остуженные морем.

Носовая часть «Славы» погрузилась в темноту. В этом железном мраке вода — лучше людей! — находила себе дорогу. Через рваные пробоины в металле, сбегая по трапам, она стремительно завоевывала для себя кубатуру линкора, стремглав домчалась до батарейной палубы и только тут напоролась на мужество комендоров. Карпенко уже видел воду под собой — море, осклизло колышась, угрожало ему грязной накипью. Лейтенант перехватил на трапе электрика, крикнул: «Все?» — и крышка люка упала на провал «экстренного лаза», закрывая дорогу воде.

— Подпору ставь! Бей… Мушкель бери… Бей, бей, бей!

После труда матросы рвали с тел мокрые тельняшки. Выкручивали их, и жгуты белья трещали от бешенства. В неровном свете аварийных фонарей спотыкались о разбросанный по отсеку инструмент.

— Еще б секунд — и понесло бы всех нас из каземата! Куда башка, а куда пятки… Лежали бы сейчас, воды наглотавшись…

Карпенко захотел переговорить с погребами своей башни. Как-то они там? Наверное, сидят на снарядах и волнуются. Но едва лейтенант вырвал заглушку из амбушюра трубы, как сильной струей, словно из шланга, в лицо его ударила забортная вода. Все стало ясно: погреба носовой башни уже затопило море, и 37 человек уже плавают, кувыркаясь в отсеке, как в аквариуме, двигаясь вместе с кораблем в сражение.

Карпенко забил трубу заглушкой и заплакал. Его даже не спрашивали ни о чем. Люди опытные — сами догадались. Во тьме каземата блуждал яркий огонек цигарки, передаваемой по кругу. Горячий кончик ее коснулся и губ рыдающего лейтенанта:

— Курни, лейт! «Слава» нарезает вперед, а это главное…

Вода остановлена. Люки задраены. Подпоры стоят нерушимо, как триумфальные колонны. Законы морской битвы всегда жестоки: ради спасения корабля и спасения всех можно пожертвовать частью команды…

Удар ниже пояса на флоте — это удар по правилам!

За несколько минут «Слава» приняла в себя 1130 тонн забортной воды. Переборки пока отлично выдерживали натиск моря, лишь в сальниках, через которые пропущены электрокабели, появилась соленая «слеза» фильтрации, бившая кое-где струями.

— «Гражданин» горит, — доложили с вахты.

Антонов с комиссаром приникли глазами к щелям: в полосках света перед ними качался рейдовый плес, а дальше виделся «Гражданин», которого настигли два жестоких попадания. Густой черный дым валил от офицерских кают линкора, в этом дыму сновали крохотные фигурки людей. Что там — спрашивать было некогда.

— В каждой избушке свои игрушки, — сказал Антонов…

«Слава», будто в изнеможении, прилегала на левый борт. Кормовая башня лейтенанта Вадима Иванова, воздев над морем плещущие пламенем жерла, работала как заведенная, и эта четкая пальба вселяла в команду уверенность. Только бы она не замолкла…

— Выход один: затопим коридоры правого борта, — распорядился Антонов. — Иначе с таким креном