Ретро-Детектив-3. Компиляция. Книги 1-12 (СИ) - Любенко Иван Иванович

Метрдотель вернулся без письма (странно было бы, кабы он его нашел), Вера наградила его третьим рублем и попросила принести ликеру и пастилы. Когда просьба была исполнена (с поистине сказочной скоростью – «одна нога еще здесь, а другая уже здесь», как шутил Владимир), Вера спросила:

– А что, собственно говоря, вчера случилось? Кого убили? Это, должно быть, анархисты?

Про анархистов ввернула просто так, первое, что на ум пришло.

– Про анархистов не знаю, – тряхнул головой метрдотель, – про покойника тоже ничего не скажу, потому как видел его первый раз в жизни, но вот дама эта…

Ну что за несносная привычка у некоторых людей умолкать на самом интересном месте?

– Что – дама? – нетерпеливо подстегнула Вера. – Вы про ту даму, которая убила, говорите?

– Про нее, – кивнул метрдотель. – Только это никакая не дама, а переодетый мужчина. И если человек с утра покойную родительницу помянул, в умеренной пропорции, то это еще не значит, что ему спьяну мерещится!

От такого оборота Вера забыла про ликер и пастилу.

– Мужчина?! – ахнула она. – Неужели? Вы, верно, усы с бородой из-под вуали заметили?

– Чего не заметил, того не заметил, врать не стану. Когда это случилось, я как раз на витрину смотрел, думал, посылать Пашку, чтоб протер или до утра оставить. Детишки, знаете ли, очень любят с улицы заглядывать. Ну и стекла ладошками пачкают. Если шантрапа какая-то, то мы их шпыняем, а если благородные, то тут приходится ждать, пока родители или бонны не уведут. Стекла у нас красивые, с голубым отливом, прям чистая сказка…

Ничего особенного в здешних стеклах Вера не заметила. Впрочем, некогда ей было – и вчера, и сегодня.

– Гляжу, останавливается пролетка и выходит из нее господин. Тот, которого зарезали. Это, думаю, к нам, раз уж напротив входу… А у меня вчера три года с маменькиной кончины исполнилось. Я с утра, как из дому вышел, у Троицы Живоначальной свечку за упокой маменькиной души поставил, а в полдень, она у меня аккурат в полдень преставилась, помянул ее по христианскому обычаю. Умеренно помянул, со всем сознанием, я же при деле и заменить меня некому… А господин сыскной надзиратель меня пьяной рожей обозвал. Вы ж меня вчера видели, сударыня. Разве ж я был пьян? Да ни в одном глазу!

– Я вчера сама была такая… – Вера взмахнула рукой, словно отгоняя надоедливую муху. – Толком ничего не помню, но, кажется, вы были в порядке. Да, точно! Вы же меня еще в пролетку усаживали, верно?

– Усаживал, – подтвердил метрдотель. – Вместе с Гаврилой. Напраслину на человека навести проще простого…

– Так что там с женщиной, которая на самом деле – переодетый мужчина? – напомнила Вера, боясь, что разговор уйдет в сторону.

– С женщиной? А с ней ничего. Она два раза прошла туда и обратно, заметно было, что кого-то ждет. У нас это часто бывает. Многие дамы считают зазорным в одиночку в заведение заходить, вот и ждут своих кавалеров снаружи. Хотя ничего зазорного тут нет. – Метрдотель опасливо посмотрел на Веру – уж не обидел ли ненароком хорошего человека, и, ободренный ее улыбкой, продолжил: – Совсем, думаю, как Неизвестная с картины художника Крамского…

– Что, настолько похожа?

Неизвестная Вере нравилась. Она находила в ней нечто общее с собой.

– Нет, лица совсем было не разглядеть под вуалью, но тоже во всем черном и загадочность та же самая.

– Ах, загадочность… – разочарованно вздохнула Вера и пригубила ликер.

– Загадочность, – повторил метрдотель. – Сразу видно, что не просто так ходит человек, а с каким-то намерением. Но чтобы такое предположить! Я не то чтобы предположить, я и заподозрить не мог. Он с извозчиком расплатился, обернулся – а она уже рядом. Взмах рукой, – метрдотель коротко ткнул правым кулаком снизу вверх, – и бездыханное тело распростерлось на холодной земле, то иссь на тротуаре! А жестокого убийцы и след простыл…

«Возвышенный» слог, на который под конец сбился рассказчик, выдавал в нем любителя произведений господина Орловца и прочих Рокамболей[352].

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

– А как я догадался? – Метрдотель сделал загадочное лицо, то есть округлил глаза и выпятил нижнюю губу. – Она, то есть он, когда к жертве своей устремился, в подоле запутался с непривычки и едва не упал. Вот скажите мне, сударыня, разве может женщина в подоле запутаться? Даже на бегу?

– Вряд ли, – ответила Вера. – Подол рукой подобрать можно…

– Можно! – подхватил метрдотель. – Дамы так и делают, когда торопятся. Да что дамы – любая баба юбку рукой придержит при быстрой ходьбе, чтоб между ног не путалась! А у него такой привычки не было. И само убийство было не женским, а мужским. – Метрдотель снова ткнул кулаком снизу вверх. – Нет у женщин такой сноровки, чтобы с одного маху насмерть заколоть! А он мне говорит: «Что ты там выдумываешь с пьяных глаз? Зачем мужчине в женское платье переодеваться? Проще бороду нацепить, чтобы не узнали!»

Проще, конечно, если надобно остаться неузнанным. Но если хочется бросить подозрение на женщину, то тут уж, как говорится, сам Бог велел рядиться в платье. Мирского-Белобородько отравили в гостинице госпожи Цалле. Кто-то высокий и худой переоделся в женское платье для того, чтобы убить Мейснера. Кто-то очень хочет подставить под удар Вильгельмину Александровну… Зачем? С какой целью? Чем она ему так насолила? Или здесь какие-то иные соображения? Быть может, карьерные? А что? Может фон Римша мечтать о том, чтобы занять место Вильгельмины Александровны? Или не может? Вдруг у немцев принято в случае каких-нибудь эксцессов менять всю компанию, а не только самого главного? Надо бы навести справки у Немысского… Немысский, кстати говоря, высок и худощав. И Вшивиков, бывший пластун, тоже высок и худощав. И князь Чишавадзе тоже не толст, и рост у него порядочный. И Шершнев может сойти за Цалле, если переоденется в женское платье. И Эрнест Карлович Нирензее тоже…

Дойдя в своих догадках до Владимира (ревнивые мужья в авантюрных романах убивают чаще всего), Вера поняла, что немного увлеклась. Допила залпом ликер, который мягко и вкусно ожег горло, надкусила пастилу и сказала метрдотелю:

– Благодарю вас за сострадание к моему горю, Леонтий Лукьянович, – даже отчество вспомнила. – Если вдруг найдется письмо, то сохраните его для меня, я загляну к вам на той неделе.

Сказала на всякий случай. Вдруг понадобится что-нибудь уточнить или какие-нибудь новые обстоятельства откроются. А как было бы замечательно найти убийцу и, словно невзначай, привести его сюда. Вот была бы потеха! Усесться за стол, заказать что-то из еды и как бы между делом поинтересоваться у Леонтия, не узнал ли он загадочную Незнакомку. Вот будет потеха! Дело за малым – осталось убийцу найти. Найти его непросто, но у Веры в руках оказалась ниточка, пусть тоненькая, но все же ниточка. Не было никаких сомнений в том, что убийца ненавидит Вильгельмину Александровну Цалле и готов на все, лишь бы ей досадить. Причем досадить по-крупному («по-взрослому», как говорит сестра Сонечка). Шутка ли – отравить человека посреди многолюдного раута? А заколоть на людном бульваре? Вот зачем он убил Мейснера не где-нибудь, а у входа в ресторан, чтобы как можно больше очевидцев запомнили высокую женщину в черном платье. Черный, кстати говоря, любимый цвет Вильгельмины Александровны. Она только одно черное и носит. Траур? Или просто manière[353] такая?

А что, если это она сама убивает? И нарочно в подоле путается, чтобы переодетого мужчину заподозрили? Как говорит Владимир: «Чересчур рьяно отталкивая от себя подозрения, люди тем самым навлекают их на себя. Самое крепкое алиби бывает только у виновных». Если можно навлекать подозрения отталкивая, то почему же нельзя отталкивать их, делая вид, что навлекаешь? Глядите все, разве я такая дура, что стану убивать Мирского-Белобородько в своем салоне?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Эх, где то золотое время, когда задачи по тригонометрии казались самыми сложными в жизни? Синус, косинус, тангенс…