Белая роза - Маке Огюст

Когда они добрались до постоялого двора, уже наступила ночь. Один из всадников легко соскочил с лошади. Его лицо и все тело были полностью скрыты плотным капюшоном и широким дорожным плащом, но, однако, под складками плаща явно угадывалась мощная мужская фигура. Второй всадник смог слезть с лошади лишь с помощью своего компаньона. Ноги его дрожали и при виде его скрюченной спины и замедленных движений нетрудно было догадаться, что он стар и страдает от многочисленных болезней. Молодой всадник чуть ли не на себе втащил теряющего сознание старика в гостевой дом и усадил рядом с огромным очагом. Хозяева постоялого двора с почтением, к которому примешивался ужас, уставились на бледное костлявое, покрытое шрамами лицо старика, безжизненное, как лицо трупа, извлеченного из могилы.

Более молодой путешественник был и в самом деле молод, но его рыжие усы нелепо контрастировали с совершенно лысым черепом. Он вывел из замешательства хозяев, уставившихся на его компаньона, громко потребовав, чтобы ему предоставили все необходимые услуги. Слугам он передал на попечение лошадей, служанкам велел заняться кроватями, хозяйке он приказал подавать ужин, а у хозяина потребовал бумагу, чернила и перо. Отдав распоряжения, он принялся приводить в чувство своего старого попутчика. Молодой гость натер старику уксусом виски, согрел ему ноги и влил в рот укрепляющее лекарство. Проделав все это, он позаботился о том, чтобы хозяева и слуги быстрее научились понимать его англо-французский жаргон. Их учеба была вознаграждена брошенным на стол золотым флорином.

Усилия гостя принесли свои плоды. Старику немедленно предоставили лучшую комнату, а молодому для восстановления сил подали стакан маасского вина. Подкрепившись, молодой гость уверенно взял в руку новенькое перо, поданное ему хозяином, который с почтением относился ко всем, кто владеет этим опасным оружием.

Хозяева, раскрыв рты, следили за тем, как он быстро нацарапал несколько строк, свернул лист бумаги и запечатал его своим перстнем. Но самое большое изумление вызвал у них приказ гостя немедленно отнести письмо госпоже герцогине Бургундской.

Через час посыльный вернулся в сопровождении конюшего герцогини, который с самым учтивым видом сообщил путешественнику, что ее светлость готова немедленно его принять.

Молодой гость последний раз взглянул на своего старого компаньона. Несмотря на все заботы, ему так и не удалось согреть кровь старика, чье полубессознательное состояние сменилось тяжелым беспокойным сном, напоминающим агонию.

— К счастью, — сказал он, — у ее светлости хорошие врачи, и они быстро оживят этого престарелого негодяя.

И он удалился, не обращая внимания на знаки почтения, которое поспешили ему выразить все, кто слышал о приглашении герцогини.

Поднимаясь по ступеням дворца, он неожиданно подумал:

"Ни за что бы не поверил, если бы в тюрьме мне сказали, что я вновь увижу этот мрамор и прекрасные фламандские гобелены. Теперь я уж точно могу похвастаться, как Аякс: как ни охранял меня Генрих VII, а я все-таки сбежал".

Едва он вошел в кабинет, как за ним плотно закрылась дверь, а встречавшая гостя герцогиня сделала навстречу ему два шага. Два шага! С такими церемониями обычно встречают королей!

— Фрион! — проговорила Маргарита. — Это и вправду Фрион!

Она с любопытством, можно сказать, даже с интересом смотрела на это привидение, которое в свою очередь разглядывало ее с тонкой и насмешливой улыбкой.

Фрион поклонился, преклонил колени, поцеловал стелящийся по полу край платья и, не вставая с колен, произнес:

— Да, мадам, это Фрион, тот самый бедолага, которого ваша светлость уже тысячу раз похоронила.

— Увы, да, признаю это. Откуда ты взялся, Фрион?

— Из башни с толстыми стенами, в которой меня держал закованным в цепи милостивый Генрих VII.

— Он выпустил тебя? — воскликнула герцогиня.

Фрион сразу уловил недоверие, прозвучавшее в ее голосе.

— А вот и нет, мадам. Я сам вышел на свободу. Наполовину мне это удалось благодаря лазу, который я проделал в стене, принадлежащей великодушному монарху. А еще наполовину все получилось, потому что я убедил одно юное наивное создание, а именно жену моего тюремщика, что наилучшим развлечением для невиновного человека является небольшое разрушение стены. Правда, все это мне стоило моих волос, но я о них не жалею. Не думаю, что вашей светлости интересны банальные подробности об условиях содержания, черством хлебе и побеге какого-то деревенщины. Если говорить в двух словах, то пару раз мне задавали кое-какие вопросы, к этому добавлю, что я не проронил ни слова, и в заключение доложу вам, что я воспользовался первой же возможностью, чтобы улизнуть. И вот, мадам, я здесь и теперь добавлю к сказанному лишь то, что может заинтересовать вашу светлость. Приехал я не с пустыми руками и держа кое-что в голове. Ведь не мог же я не выразить вам свою признательность за ту доброту, что вы проявили ко мне.

— Фрион! — повторила герцогиня, как всегда, очарованная шутками и философией этого человека. — Что же ты можешь привезти мне, бедолага, которого все уже давно похоронили? Я же вижу, что явился ты, как привидение: голый, босой и без мозгов.

— О, мадам! — заявил Фрион. — Уж если чьи мозги и работали, так это мои. И облысел я именно от того, что у меня вскипели мозги. Работают мои мозги отменно и находятся в полном распоряжении вашей светлости. Но пора уже мне настроиться на серьезный лад, ведь беседую я с королевской особой. Как я уже сказал, приехал я не с пустыми руками и с головой полной мыслей. Теперь надо понять, что со всем этим делать. Клянусь, мадам, я в одно мгновение пролетел всю Англию, но тем не менее по дороге успел ухватить все, что может оказаться нам полезным.

Маргарита внимательно посмотрела на него.

— Не сомневайтесь, мадам, даже сидя в тюрьме, я оставался в курсе абсолютно всех дел, словно не покидал кабинета вашей светлости. Или скорее кабинета короля Генриха VII, который знает все ваши секреты лучше, чем знаете их вы сами. Именно это я хотел бы с вами обсудить. Начнем с того, что моя юная тюремщица охотно рассказывала мне обо всем, что происходило в Шотландии и Англии. Я знаю о событиях под Эксетером и Таунтоном, я знаю о Бермондси, я знаю все. Да, все эти несчастья, конечно, нарушили покой вашей светлости, но еще ничего не потеряно. Принц надежно спрятан в приорстве Боули. Генрих VII не осмелится туда войти, и мы заберем его оттуда. Приор мой друг, мы вместе учились. Именно я помог ему занять это место в мою бытность секретарем Генриха VII. Я знаком с Боули не хуже, чем со своей тюрьмой. Мы воспользуемся любыми погребами, подземными ходами, всеми нишами, входами и выходами. Если вы захотите, то через неделю какой-нибудь ваш капитан, снабженный моими планами и инструкциями, доберется до нашего беглеца, и он станет таким же свободным, как и я сам. Я и сам мог бы доставить вам эту радость, если бы у моей тюремщицы было столько же фунтов золота, сколько у нее нашлось метров веревки. Я хорошо знаю моего друга приора, мадам. Он не презирает мирские радости. Всего за двенадцать фунтов самого чистого вашего золота мы сможете сжать в объятиях вашего племянника, сына великого Эдуарда!

Фрион ожидал, что лицо герцогини засветится от радости, но вместо этого увидел нахмуренные брови. Черная тень набежала на ее гордое чело. Доброжелательность и свойский тон, которыми было отмечено начало разговора, сменились холодным строгим взглядом, высокомерием и видом оскорбленного достоинства.

— Несмотря на ваши уверения, — произнесла наконец герцогиня, — я вижу, что в тюрьме до вас доходило далеко не все, что происходит в мире. Вы называете людей устаревшими именами, которые им больше не принадлежат. Вы полагаете, что нам интересны дела, которые нас больше не касаются, и к которым мы теперь совершенно не причастны.

Фрион стал беспокойно озираться, словно подозревая, что где-то прячется свидетель их разговора. Увидев это, герцогиня сказала: