Ильюшин - Феликс Чуев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он был справедливый. Очень, очень справедливый».
Марина Макаровна говорит сдержанно, лишнего не скажет – школа.
«Поздно, часов в одиннадцать, позвонили от министра обороны, завтра совещание, пригласили начальника нашего вооружения Федорова, а я забыла ему сказать. Утром звонит „кремлевка“: Федоров у нас должен быть!
– Ой, я забыла!
– Мы будем жаловаться Ильюшину.
Я вызвала Федорова и на ильюшинской машине отправила в министерство, а Сергей Владимирович в это время был в группе фюзеляжа. Когда пришел, я ему призналась и сказала, что только что отправила Федорова. Он посмотрел на часы:
– Хорошо.
Только вошел в кабинет, звонит «кремлевка». Он отвечает:
– Да, я знаю. Совещание в десять, а наш вопрос в одиннадцать. Федоров успеет.
Ничего мне не было за это. Понимал, что не ошибается тот, кто не работает. А спрашивал строго. Но я его никогда не обманывала. Скажет: «Что ж ты наделала!»
Пунктуально всем отвечал. Столько депутатских писем было, он ведь много лет был депутатом от Мордовской АССР. Очень добрый человек. Просят избиратели, детей устраивал в санаторий и свои деньги давал на дорогу. Много раз я отправляла деньги – его личные.
У кузнеца заболела жена, положили в больницу. Он говорит: узнай, как она себя чувствует. Может, лекарство какое надо?
Обязательно поможет. А если не может, скажет «нет», объяснит почему, и никто его не заставит. Я очень уважаю Сергея Владимировича. Это особый человек. Человек с большой буквы».
Его за глаза называли Хозяин, и это не случайно. Он берег карандаш, лист бумаги, берег время сотрудников. Такое же отношение к производству, к самолету...
Человек капитальный, преданный делу.
«Иногда он бывал жестоким, – добавляет Радий Петрович Папковский. – Человек противоречив. Жестокость? Нет, пожалуй, жесткость. Иногда это было несправедливо, по наветам. Кто-то его подогреет, нашепчет, а он не проверит. Было за ним такое, и мы это знали.
И его боялись потому, что он мог разобраться в любом вопросе, его обкрутить, обмануть было невозможно.
Он работает с конструктором, и можно было подойти, послушать, самому вмешаться: «Сергей Владимирович, вот так лучше...» – «Да, правильно... Давай так...»
Позволял, когда видел, что не просто ротозейничаешь.
Когда я начал работать, мне ведущий говорит: ты давай делай вот так. Хозяин так любит.
Но когда думаешь о конечном результате, все мелкие обиды на него уходят в сторону. Не это определяло его. Я считаю, что он выполнил то, что на него возложили, на 150 процентов. Но написать о нем – трудное дело. Ни святым, ни сухарем он не был, а был интереснейшим человеком».
Ильюшин признался, что две трети своего времени он тратил на воспитание коллектива. И все-таки, что же такое Ильюшин? Что такое ильюшинская школа?
«В сутках 24 часа, и в каждый из них можно работать», – говорил он. Работать можно по-разному. Он был воистину Хозяином и потому стремился свести к минимуму «мартышкин труд» или труд согласно поговорке: «Что нам, малярам, – дождь идет, а мы красим».
Столько лет во всех конструкторских бюро чертили на ватмане! Ильюшин добился, чтобы в его ОКБ чертежи делали на прозрачном пергамине, сократив тем самым колоссальный труд копировщиц и немалые денежные затраты.
«Самолет от человека во всем подтянутости требует, – говорил Ильюшин. – Люблю в людях уверенность и убежденность, скромность и деловитость».
Сам был таким. В министерстве его называли «чистоплотом».
«Он приучил нас к пунктуальности, – говорит Г.К. Нохратян-Торосян, – и время он удивительно ценил. Вообще его трудоспособности можно было только удивляться.
Может, по инерции, но и после войны делалось удивительно много».
Золотым правилом Ильюшина, которому он неукоснительно следовал и следил за его выполнением, было то, что конструктор должен работать за доской в первую половину дня и обязательно со свежей головой. В первую половину дня он занимается своей текущей работой, никуда не ходит увязывать. К нему никто не приходит, не мешает, не звонят по телефону – так было у Ильюшина. Первая половина дня полностью посвящена конструированию. Человек приходит за пять минут до начала работы, готовит рабочее место и начинает трудиться. Нормальная рабочая обстановка складывается не только из дисциплины, но и из самого рабочего места, вплоть до карандаша. А карандаши были хорошие – чешские, да и американцы давали по ленд-лизу. И резинки были белые, каучуковые, грязи не оставляли. И готовальни американские завел Ильюшин. И трудно представить, чтобы помещение ремонтировали, когда все работают, а не летом во время всеобщего отпуска.
«Конечно, в ту пору и бюрократии было поменьше, – говорит Г. К. Нохратян-Торосян. – Ко времени перестройки у нас стало 120 министерств, а при Сталине было 17, и каждого министра знали по фамилии – Бещев, Шахурин, Шашков, Засядько, Зверев, Устинов, Ванников... А говорят, что тогда развели бюрократию...
У Ильюшина были такие черты, которые сложно классифицировать – положительные или отрицательные. Единство противоположностей. Общительный, веселый на досуге человек и в то же время строгий, не меняющий своих принципов ни на работе, ни на отдыхе».
Во время массовки на природе, окруженный группой сотрудников, он играл на гармони. Поиграл, отложил ее, отошел в сторону. Один из коллег взял гармошку и стал что-то пиликать. Пришел Ильюшин, выгнул бровь:
– Знаешь что, есть такое неписаный закон: гармошку, мотоцикл и жену из рук в руки не передавать!
Сказал не зло, но с определенной строгостью. Вроде бы с юмором, но все-таки серьезно. Иной на его месте, может, и не обратил бы внимания.
Великие мастера сплачивать коллектив – японцы. Организуют экскурсии, поездки на природу... Ильюшин, не зная этих японских штучек, сам внедрял нечто подобное. Действовало. К тому же, когда человек выпьет в компании, он невольно раскрывается – и обида, и ненависть, и любовь – все наружу. Сам-то он выпивал мало, почти не пил. Лишь однажды, когда Ильюшины жили на Патриарших прудах, Сталин напоил. Чекисты привезли, приставили к двери и ушли...
Все, кто с ним бывал за одним столом, вели себя тверезо. Две-три рюмки выпьют – вино и коньяк всегда оставались. В иных компаниях не хватает. Один мой знакомый, окинув привычным взглядом накрытый стол, всегда говорит: все хорошо, но водки не хватит, – сколько б бутылок ни стояло...
«Пьян да умен – два удела в нем», – ссылался на народную мудрость маршал Голованов.
Когда Ильюшину было тридцать лет, у него заболела печень, и один врач посоветовал: «Молодой человек, если хотите жить, перестаньте есть мягкий хлеб, сахар и не пейте спиртного».
Ильюшин стал следовать этому совету. К тому ж и ел немного, даже от любимого пирога маленький кусочек отрезал. После еды прогуливался, чтобы отработать калории.
Он с омерзением вспоминал, как ночевал в охотничьем домике и с грохотом ввалился весьма ответственный работник в мертвецки пьяном состоянии. Высокопоставленная туша нелепо упала на кровать...
Был особый, самый большой ежегодный праздник в ОКБ, который обязательно вспоминают все, кто работал с Ильюшиным. Полгода жили предвкушением праздника, полгода потом вспоминали. Обычно летом получали большую премию, Ильюшин заказывал теплоход, и все ОКБ в назначенный день отправлялось по каналу Москва – Волга. Ильюшин считал, что раз в год коллектив должен хоть один день отдыхать вместе. Поручая организовать поездку, он говорил: «Надо сделать так, чтобы все желающие смогли участвовать!»
Проплывали километров тридцать, останавливались в живописном месте, где укажет Ильюшин, садились за общий «стол» на зеленой поляне, кучковались, играли в волейбол, футбол, боролись... И Ильюшин боролся – сильный, кряжистый, крепкий мужик! Купался, нырял, и не было ему равных по дальности ныряния. Однажды вынырнул без трусов и смеется: «Я бы еще дальше проплыл, да трусы потерял!»
Сохранились снимки: Ильюшин среди своих, в соломенной шляпе, тенниске, как председатель колхоза, как будто едут сдавать хлеб государству... Отличить его от обычного рядового сотрудника было невозможно. Однажды капитан парохода, на котором плыли, спросил: «Который-то Ильюшин, покажите!» Показали. «Какой же он у вас простой!»
«Простой! – подумали и улыбнулись: – Тебе бы с ним поработать!»
На службе он ходил быстро, почти бегом, а домой шел неторопливо, снова обдумывая что-то. Становился неторопким, как при .выпуске в жизнь нового самолета. На работу ходил пешком – с Планетной улицы на Ленинградский проспект, держа металлическую палку, в которой перекатывалась дробь – для укрепления руки, Микулин придумал. Пушкин когда-то гулял с подобной тростью, принимал ванну со льдом. Зачем? Чтоб его, полного физических и духовных сил, самого умного человека в России, застрелил некий иноземец, ногтя его не стоящий? Все – зачем, зачем? Ильюшину, казалось, сноса не будет...
