Зеленая женщина - Валентин Маслюков

И опять, не закончив мысль, автор сорвался: 

Несомненно, талантлив. Заслуженное признание. Талант гордится признанием. Гений его стыдится. 

Подхватив всю кипу бумаг, Аня перешла к столу, сбросила, что там валялось, освобождая место, и стала рыться в поисках некрологов. 

НЕКРОЛОГ

Умер Александр Александрович Александров.

Смерть великого человека походит на падение завесы, на которой жизнь рисует нам целый космос: планеты, звезды и лучи. Падает занавес, обнажаются грубые кирпичные стены, тросы и жирно смазанные ручные лебедки. Рухнул занавес, и все стоят перед безобразной арматурой, убеждая себя, что перед глазами планеты, звезды и лучи. 

НЕКРОЛОГ

Увешанный всеми возможными в искусстве регалиями Мастер, он был чрезвычайно 

На полях: 

Гений крушит, талант — украшает. 

И боком заваленная надпись, переходящая потом на оборот листа: 

Заботился о бытовых нуждах ближайших сотрудников и соратников. Необыкновенный для мира искусства пример: Александр Александрович нашел прозябавшего в провинциальном Ростове-на-Дону художника Генриха Михайловича Новосела и буквально перетащил его в свой театр. Человек по-настоящему больших в благородном смысле этого слова амбиций, Александр Александрович Александров ставил себе в искусстве абсолютные цели и мыслил абсолютными категориями, потому-то, подбирая себе сотрудника, он не мог удовлетвориться тем обыденным, умиротворяющих размеров талантом, который и не подкачает, и не удивит. Он нашел то, что искал, и не остановился на полдороге — сделал все, чтобы удержать Г. М. Новосела при театре. Достаточно сказать, что Александр Александрович уступил Г. М. Новоселу первоначально предназначавшуюся для самого балетмейстера квартиру: двухэтажные апартаменты в недавно отреставрированном особняке в историческом центре города. Пустяк, который так много говорит о незабвенном, дорогом нам всем человеке.

И другой незаслуженно малоизвестный факт. Молодым балетмейстером, на гребне растущей славы, Александр Александрович Александров получил приглашение возглавить Лондонский королевский балет. Совсем еще молодому человеку предложили мировую известность, заголовки в крупнейших газетах мира, деньги, не сопоставимые, ни по каким меркам не сопоставимые с окладом высокооплачиваемого служащего, который он получал в родном театре, ему предложили главу в истории балетного искусства и просто место в истории. Подумав, Александр Александрович Александров от места в истории отказался. Он остался верен выбору своей жизни. Патриот с большой буквы, горько переживавший крушение Советского Союза и все, что за ним последовало, он доказал, что 

Еще пропуск, и далее: 

Сказать о финансах. Если бы родной театр ААА получал хотя бы четвертую долю тех средств, которые имеет Большой театр, то уже завтра у нас был бы лучший балетный театр мира. И ААА вошел бы в историю не сходя с места. 

Лихорадочной рукой Аня перебирала листы: 

НЕКРОЛОГ

Умер Александр Александрович Александров.

Это было единственное, что повторялась везде более или менее внятно. Чтобы разобрать остальное, требовалось распутывать налепленные между рисунками строки, разглаживать какие-то мятые промокашки. Аня пресытилась. Она чувствовала тот пугающий внутренний холод, который возникает вместе с симптомами отравления.

Она помотала головой.

— Вадим!.. Да где же ты, Вадим?!

И после недолгого замешательства: «Ну и дура же я!» — схватилась за телефон, чтобы послать эсемеску. Вадим отозвался почти мгновенно.

— Ну что там? Ты где? — бросил он, будто вынырнул из воды, задыхаясь.

— Докладываю, — начала она взлетевшим голосом.

Она чеканила отрывисто и с подъемом — с ощущением развеявшихся туманов, счастливая от возможности переложить душевную тяжесть на кого-то другого.

Он задавал короткие быстрые вопросы:

— Про квартиру — правда?

— Кажется, да. Что-то такое…

— А Лондон?

— Да. И потом еще разговоры были, Колмогорова в Большой прочили. Надо спросить Чалого.

Возбужденный не меньше Ани, Вадим перескакивал от одного к другому, едва выслушав рассказ о «Психушке», возвращался к некрологам:

— И давно Новосел предвидел безвременную кончину своего благодетеля?

— Давно, похоже… Зачем ему это?

— Игра ума. Без далеко идущих намерений, надо думать… — пустился рассуждать Вадим, но Аня застыла, уставившись на вход.

На пороге стоял всклокоченный человек.

Аня ужаснулась: Генрих!

Чудовищная рожа, как из болота. В зеленых потеках щеки, лоб, зелень в мокрой бороде и мокрых не расчесанных волосах. Бледно зеленые, лягушачьи, пясти под рукавами свитера.

Аня молчала. Зажатый в руке, бился голосок Вадима:

— …В этом фишка — художественная натура. Подняться над жизнью, над смертью.

С дрожью в голосе, но громко и не сводя с Генриха глаз, Аня сказала куда-то мимо телефона:

— Вадим! Генрих Новосел. На пороге. Весь зеленый.

— Зеленый? В каком смысле? — прошелестел растерянный голос.

Генрих переступил порог и огляделся.

— Интересно… — сказал он на удивление буднично.

— Вадим просил… зайти… — откликнулась Аня с такой же неверной нотой в голосе.

Цепкий взгляд художника опознал вываленные под свет настольной лампы бумаги. Некрологи, где своей собственной, доподлинной рукой он утешал себя в грядущей смерти Александра Александровича Александрова. Аня ощутила мгновение, когда Генрих увидел. Ощутила усилие, которое потребовалось ему для полнейшего… безразличия.

Опасаясь как будто бы потревожить небытие того зачарованного уголка, где в чахлых рисунках запутались черненькие членистоногие слова, — Генрих отвел взгляд, прошел мимо стола и присел, чтобы заняться развалом на полу. Щит, деревянное копье, меч, стрелы — все то, что составляло некогда предмет его геральдической иронии. А теперь вызывало тяжелое, трагическое недоумение.

Опомнившись, Аня стянула со стола первый попавшийся лист с некрологом и принялась запихивать его, комкая, в карман штанов.

С мечом в руках Генрих вскочил.

— Вадим! — истошно крикнула Аня в телефон и съежилась.

Генрих остановился. Тонкая женская шея. Там — ниже светло-каштанового завитка. Деревянный меч сломал бы позвонки к черту!

— Вадим! — повторила Аня с дрожью. — Ты хотел поговорить с Генрихом. Хотел?

Генрих повел взгляд на свою руку, стиснувшую крестовину меча… Расслабился… И опустил оружие с презрительным равнодушием на лице.

Аня протягивала ему телефон. Он отвернулся, неспешно вставил меч в крепление на стене и только затем занялся телефоном.

— Почему зеленый, Ань? Почему он зеленый? — бился голос Вадима.

— Цвет не имеет значения, Вадик, — ответил Генрих. — Никакого. Абсолютно.

Аня встала, на глазах у Генриха стащила со стола еще пару некрологов и поспешила к розетке вынуть второй, поставленный на зарядку мобильник.

— Общее ощущение? — отозвался Генрих, провожая Аню взглядом. — Пустота. И все чужое.

Выдерживая сколько хватало сил спокойный шаг, Аня направилась к выходу. Но сил хватило лишь до секунды, когда севший было к столу Генрих вскочил. Словно подстегнутая, Аня ринулась к двери — дверь распахнулась ей в лицо.

Появилась закутанная в грубую хламиду зеленая женщина.

Казалось, кто-то продезинфицировал Соколову зеленкой с ног до головы и выставил из палаты, не дав даже одеться: журналистка закуталась в брезент, едва достававший ей до бедер. Больше, кроме этого мешка, на ней ничего не было. Тонкие кривые ноги в зеленке, зеленка на лице, мокрые волосы из-под душа, неравномерно окрашенные в тот же бледно-зеленый цвет.

Встречным взглядом Надя скользнула по балерине, по завалам бумажного хлама на полу и распахнутым шкафам.

— Что, новое занятие нашел? Уже? — со злыми слезами в голосе сказала она Генриху и пнула босой ногой стопку эскизов. — Забыл, зачем отправился?

Без единого слова Генрих достал из шкафа красный свитер и бросил его женщине через завалы. Свитер упал под ноги, она нагнулась поднять, уронила с себя брезент, оказавшись действительно голой и зеленой, и со свитером в руках зашла за мольберт, чтобы одеться. Черные джинсы, которые Генрих бросил поэнергичней, повисли на верхнем ребре картины. Из-под штанины неживым взглядом глядела «зеленая женщина». Красное пятно губ. Надя резко дернула джинсы, шатнув при этом мольберт, надела все, что нашел для нее Генрих, и вышла. Из-под свободного свитера свисал конец ремня, закатанные штанины волочились по полу.