Череп на рукаве - Ник Перумов

«Невский» ярко освещён и забит народом. Многие офицеры в гражданском. Женщины в нарядных платьях. Играет батальонный оркестрик, играют вживую, и у открытых дверей баров и кабаков начинаются танцы. Сегодня такой день, когда все равны – и даже феечки не стесняются. И даже чопорные гауптманнши и майорши снисходят до разговоров с ними. Батальон вернулся назад, и это единственное, что имеет значение.

Моё отделение растаяло как летнее облачко, как утренний туман. Разбившись на пары и тройки, господа императорские десантники ломанули к гостеприимно распахнутым дверям всевозможных забегаловок

А я побрёл вниз по улице, косясь на ярко освещённые окна и гомонящий люд. Сейчас они ничем не напоминали солдат. Скорее – какие-то ряженые, невесть зачем напялившие на себя камуфляжную форму. Не желая признаться в этом самому себе, я искал Гилви. И шлялся так довольно долго, отчего-то не решаюсь нырнуть в самую гущу толпы, искал до тех пор, пока услышал:

– Рус!

Она. Ну конечно, она. В обтягивающих розовых брючках до колен, в коротком топике – ей было что показать.

Странно даже, что красивая девчонка не нашла ничего получше на своей родной планете или даже на одной из Внутренних – там ведь подобные профессии тоже процветали и оплачивались не в пример щедрее, отнюдь не из скуповатой имперской казны.

– Привет, Рус, – она неловко улыбалась, как-то неравно поправляя тщательно уложенные волосы. – Рада, что ты... цел и вернулся. Мы скучали тут без вас. Офицерши только что на стенку не лезли.

– Привет, Гилви. Ничего, офицерши – не лемуры. Не укусят.

– А что, те покусали? – участливо спросила она, беря меня под руку.

– Покусали, – пришлось признаться. – У меня один погибший, Кеос, может...

– Кеос? Ташеску? Он к Марии ходил, подружке моей. Говорила, хороший парень...

– Да будет ему земля пухом, – проговорил я. Кеос был одной веры со мной, и надо бы отслужить по нему заупокойную...

– Он погиб, но мы-то живы, – тем не менее проговорила Гилви, прижимаясь ко мне плечом. – Живы, и другие ребята твои вернулись... Пойдём куда-нибудь, а?

– Куда?

– Где мои... другие нас не увидят, – неловко произнесла она. – Пойдём ко мне. Мы пошли.

– Ты знаешь, а я ведь из «подружек»-то уволилась.

– Серьёзно? – не нашёлся я.

– Ага. Помнишь, я тебе говорила, у нас курсы всякие есть и классы? Ну вот, я компьютерные закончила и подала заявление. Чтобы взяли в штаб батальона. Хоть кем.

– И... давно это было?

– Давно. Закончила ещё месяц назад, да ты же понимаешь – это «Танненберг», сюда кого ни попадя не возьмут. Проверяли... обычное дело.

– Так взяли или нет, Гилви? Впрочем, если ты... гм... из «подружек» ушла, то, наверное, взяли, так? Она кивнула.

– У нас многие девчонки там работают. Которые, конечно, согласны, чтобы денег меньше платили, – она хихикнула. – Ты же знаешь, с вами, солдатиками, бедной девушке частным порядком не подработать. Раз уволилась – всё, номер ВУС другой, и никто тебе листок учёта не заполнит. А если и заполнит – так бухгалтерия не оплатит. Но это ничего, – с энтузиазмом заявила она. – Если буду стараться, в штабе тоже продвинуться можно. Офицеров там мало, они эту работу терпеть не могут. Им бы всем в бой идти, подвиги совершать... так что...

– Рад за тебя, – сказал я искренне. – Что ж, такое дело и отпраздновать не грех...

– Ты что, ты что! – замахала она руками. – Мы твоё возвращение будем праздновать! Что ты живым вернулся, на части не разобранным, не «медицинским консервом»!

– Да, – сказал я. – Это... да, приятно.

Мне было хорошо с ней, но с другой стороны, царапнуло меня почему-то странное чувство – мы же с ней и не спали ни разу. Приятельствовать приятельствовали (насколько это вообще возможно при её-то основном занятии), но вот ничего больше у нас не было и быть не могло. Я хранил верность Дальке, пусть даже она меня сейчас проклинает и, может быть, даже убить готова.

А Гилви, почти что волоча меня за собой, оживлённо болтала о том, как хорошо её приняли в штабе, сколько там бывших «подружек», и никто не попрекает их прошлым, напротив, считается, что они делали большое и нужное дело, потому как солдату без этого никак, а значит...

Когда-то к штыку перо приравнивали, мелькнула у меня не слишком приличная мысль, а теперь, выходит, и женская vagina мобилизована? Наравне со всем прочим?

Жила Гилви всё там же, всё так же до стерильной чистоты была выскоблена её квартирка, всё так же покрывали пол домотканые половики, и всё так же не переводились запасы ею самой сваренного варенья. Всё было как всегда, когда я приходил к ней, находя тихую гавань. Не хотелось бы это терять, но что поделать – Гилви больше не «подружка», значит, серо-голубые «листки учёта интимных услуг» нести к кому-то другому. Я невольно поморщился.

– Ты чего? – враз всполошилась девушка. Я сказал.

– Вот глупый... я с Мари поговорю, она ломаться не станет. Так погоди, ты хочешь сказать, что раз тебе только и надо было ту бумажку подписывать – ты ко мне и в гости не зайдёшь?

– Зайду, конечно, – стал отпираться я. – Неужто ты думаешь, что я способен от такого варенья отказаться?

– На то моя последняя надежда...

...Мы сидели, пили бесконечный чай с бесконечным вареньем и разговаривали. В каком-то смысле Гилви стала мне ближе – раз она теперь тоже с полным правом носит серебряный череп на рукаве, с ней можно говорить откровеннее, обсуждать офицеров, приказы, солдатские новости и прочее, прочее, прочее...

Она расспрашивала меня о Зете-пять. И я говорил. Мне очень надо было хоть с кем-то поговорить. Об убитых детях. Или монстрах, принявших их вид? Или детях, превращённых в монстров неведомой силой? Это сидело внутри меня, словно заноза в нагноившейся ране, и я выталкивал из себя слова точно так же, как моё тело стало бы выталкивать вонзившийся под кожу острый кусочек щепки.

Я рассказал о Кримменсхольме и пропавших жетонах поселенцев. О раненом Раздва-кряке, о Микки и Фатихе, о погибшем Кеосе. О коричневых, истекающих слизью уродливых телах. Громадных челюстях, перетирающих тело моего солдата. О твари-богомоле на крыше, шевелящихся длинных антеннах, как запомнил я её за миг до того, как бестию разнесла в клочья моя граната. Говорил и о том, что отделение моё, как и вся пятая учебная рота «Танненберга», – десант только по названию, а в остальном даже какие-нибудь ополченские части справились бы лучше.

Гилви охала, ахала, прижимала ладони к щекам, зажмуривала глаза. Она слушала меня, словно древние греки – Гомера или гордые римляне – Овидия с Вергилием.

– А лейтенант-то как? Ничего оказался?..

– А Клаус? Клаус-Мария? Годен на что-нибудь, кроме как чтобы его по заднице лупили?..