Куклы - Ян Миклашевский

- Я вот не пойму, - начал заводиться Борщ. - Это у тебя шутки такие, или ты на почве воздержания крышей окончательно поехал? Если второе, то ты учти, мне извращенцы здесь нафиг не нужны. Сегодня куклы, а завтра что, - собачки и свинки? На баб ты деньги тратить не хочешь, а в силиконовый муляж их прорву вгрохать - это в порядке вещей? Откуда ты её вообще взял?

- Ты всё не так понял, - Кузя махнул залпом очередную порцию налитого Борщём пойла и закурил. - Она - моё лекарство от одиночества. Не, ты дослушай, - остановил он собиравшегося перебить его Борщевского, - тут моих личностных аспектов много, но именно благодаря ей я до сих пор вконец не освинел. Помнишь, я тебе рассказывал про разбившийся вертолёт, на котором какие-то иностранцы пытались заброситься сюда по осени? Я потом ещё туда мужиков водил за разным добром, в том числе и научным для моей лаборатории. Вот там-то я её и обнаружил в одном из контейнеров. Сам поначалу удивился, зачем кому-то понадобилось везти такую куклу в наши края, хотел было уже ящик с ней закрыть, но почудилось мне, будто не ящик я закрою, а гроб, и останется она там так лежать, пока ящик не сгниёт, а она в лохмотья не превратится. Глаза у неё пронзительные, как живые, говорящие даже. И почудилось мне, будто она просит меня: не бросай, забери отсюда. Филлипыч, ты же тоже когда-то был ребёнком, наверняка тоже плакал по сломанным игрушкам, так что должен понять, о чём я говорю.

Глаза Кузи горели неестественным блеском. Возможно, сказывалось им выпитое, но у Борщевского появилась смутная уверенность, что эта кукла действительно значит для Кузи больше, нежели он предполагал поначалу.

- Потом уже, как на Базу её приволок, вспомнил, что когда-то натыкался на сайт в интернете, где о таких куклах рассказывалось. Делали их не как устройство для снятия напряжения известного характера, а, скорее, как средство психологической разгрузки для одиноких людей. В Азии, с их перенаселённостью, не каждый может позволить себе семью, а вот любви, пусть и выдуманной, хочется всем. И нужность свою, хоть для кого-то, ощущать человеку тоже надо, пусть и иллюзорную. Но самое главное - всем нам иногда нужно перед кем-то выговориться, только так, чтобы потом от этого не было никаких проблем. Чтобы никто тебе потом не начал читать нравоучений, никто не использовал сказанное тобой против тебя же самого. Просто выговориться, не требуя никаких советов. Как часто один человек может понять всю глубину чувств другого человека? Как часто людям нужно вообще понимать других? Сколько семей распадается тогда, когда весь этот гормональный шторм, который некоторые ошибочно называют любовью, сходит на нет, и вместо него остаётся пустота? Вот тогда-то у людей и меняется отношение к тем, к кому ещё недавно они испытывали якобы высокие чувства, под видом которых скрывался всего лишь инстинкт размножения. Тот, от одной мысли о ком сбивалось дыхание, становится чем-то вроде предмета, которому совершенно всё равно, чем ты там занимался на работе, и что у тебя случилось за день. Ему совершенно безразлично, что ты говоришь, что ты чувствуешь, что там у тебя в душе, потому что ты сам для него являешься таким же предметом. А у предметов нет ни души, ни чувств. И тебе самому становится неинтересно, что он там делает, о чём он думает, да и вообще, как и чем он живёт. Где, в таком случае, разница между живым человеком, которого от тебя тошнит, и куклой? А какова эта разница между Аномальными и Большой землёй? - внезапно сменил он тему. - Здесь я знаю зачем живу, а там? А там, как выяснилось, мне делать нечего. Там у меня никого и ничего нет. Ни интересов, ни целей, ни нужности кому-то. Был бы кому нужен - ещё подумал бы, а так и думать не о чем.

Кузя затушил окурок и достал ещё одну сигарету. Борщевскому, слушая его, думалось, что развёл тот у себя в голове приличный тараканник, и даже не поленился подвести под него логическое обоснование. Вывод напрашивался простой: Кузьмичёв настолько прикипел к Аномальным, что тутошнее своё бытие воспринимает уже не как опасную работу, а как жизнь, где у него есть не просто дом, а Дом, каковым является его лаборатория, и который он, в меру своих сил, пытается благоустроить.

- Что-то я от темы отошёл. Теперь представь, - будто прочитав его мысли, продолжил Кузя, - приходишь ты в пустой дом, работой задолбанный, где тебя никто не ждёт, и хочется тебе выть от одиночества своего проклятого и тоски. Но совершенно другое дело, когда ты видишь, что за столом кто-то сидит как будто в ожидании. Ты думаешь, зачем им делают такие пронзительные глаза? А вот как раз для создания иллюзии, что тебя понимают, что в тебе нуждаются. И уходишь ты от своих проблем в мир этой иллюзии, где всё у тебя на личном фронте хорошо. А может, и не проблемы это вовсе, может так оно и лучше для всех - не каждый способен построить нормальную семью, да и не каждому это надо. Так, хотя бы, ты только свою жизнь гробишь, за собой попутно никого больше не прихватывая.

- Я это за собой не сразу заметил, - тон Кузьмичёва стал более задумчивым. - Сначала просто в шутку нарядил её в защитный костюм, дал ей в руки автомат, и поставил у входа, как если бы она его охраняла. Потом начало мне чудиться, будто ей скучно и страсть как любопытно посмотреть на то, чем я там занимаюсь. Через несколько дней я заметил за собой то, что рассказываю ей происходящее, как если бы она могла слышать и понимать всё то, что я говорю. Потом у меня и сомнения на этот счёт исчезли, уж дюже у неё вид понимающий был. Но главное, исчезло чувство того, что кроме тебя в комнате больше никого нет. Позже я заметил, что оцениваю свои поступки с позиций "А что бы она на это сказала?" и "Что бы она об этом подумала?". И мне это понравилось. Борщевский, ты и не представляешь, насколько же прекрасно, когда опостылевшее одиночество сменяется хотя бы на такую иллюзию, и как становится невыносимо даже от одной мысли о том, что это всё может исчезнуть. Иллюзия нужности хоть кому-то и иллюзия заботы о ком-то. Ты к своему одиночеству привык настолько, что сам его не замечаешь, а может, просто боишься потерять это чувство мнимой самодостаточности. Но каждый из нас живёт для чего-то или хотя бы ради кого-то, и здесь ты со мной не согласиться не можешь. Надеюсь, теперь ты понимаешь, почему я отказывался кататься по закордонным бардакам - не хочу предавать того, кому нужен.

Общая картина Борщу была понятна: всё оказалось совсем не так плохо, как ему думалось ранее. Хуже было бы, если б выяснилось, что всё это является частью какого-то эксперимента, но в сравнении с этим, рассказанное Кузей выглядело детской шалостью, хотя и было до безобразия похоже на шизофрению.

- Ты, Кузь, псих, - резюмировал Борщевский.

- Я знаю, - с довольным видом ответил тот.

- Не скажу, что мне это нравится, но такое объяснение устраивает меня куда больше, нежели иные варианты, - дополнил Борщ. - Ты, главное, её получше от других глаз спрячь, а то, мало ли, мужики могут и не понять. И всё же помни, какой бы живой она тебе не казалась, но таковой она никогда не станет.

Кузя понимающе кивал головой.

- Предлагаю выпить за здоровье, - предложил Витальич. - И моральное, и физическое. Последнее сейчас особенно актуально.

Через некоторое время Витальич проводил зевающего от накатывающегося сна Кузьмичёва обратно в лазарет, где к тому моменту комендантские ребята уже закончили дезактивацию. Глаза Кузи, невзирая на сонливость, лучились счастьем, будто после исповеди. Витальич показал ему тревожную кнопку у изголовья кровати, которую следовало нажимать в случае возникновения внештатной ситуации, и отправился обратно в кабинет администратора Базы. Разговор предстоял нелёгкий: на Базе обнаружился человек с явными признаками психического расстройства, и оставлять это просто так врач не собирался.

- Не жилец, - произнёс он, закрывая дверь в кабинет. - Психи в этих краях на этом свете долго не задерживаются. Может, его за Кордон переправить от греха подальше?

- Думаешь, поедет? - с сомнением посмотрел на него Борщевский. - Я вот что-то не уверен. Даже вспомнить не могу, когда он последний раз туда мотался.

- А ты в приказном порядке, да через вышестоящих, - подал идею врач. - Отдохнёт, развеется. Устроят ему там медэкспертизу, в госпиталь хороший определят, а там, глядишь, смурь эта у него и пройдёт. Ведь на самом деле, выплывет, не ровен час, эта его забава на белый свет, так ему-то ничего не будет, а вот с тебя снимут семь шкур за то, что не доглядел. Фиг бы с этой куклой, но кто знает, как далеко он в своём сумасшествии зайти может?

- Ты мне хотя бы одного нормального тут покажи, для начала, - парировал Борщевский. - Иные нормальные тут и похлеще устраивали. Ну ещё один косяк к списку добавлю, не впервой. Да меня только из-за одного Димона с должности снять должны были на следующий же день, как я его к тебе в медблок ассистентом определил для проверки, попутно на должность "сборщика образцов" официально оформив, а затем ещё и повысив до своего зама. А как тебе тот бедлам, которым является наша столовка? Вопиющее нарушение норм гигиены, но какие альтернативы? За Васеньку, кем бы он там ни стал, взгреть меня должны были ещё год назад. Как за потерю сотрудника, так и за те методы, какими ты его вытащить пробовал, с моего ведома и непосредственного указания, заметь. Это для нас с тобой "собачий хвост" - ценный артефакт и возможное лекарство, а для них это объект высокой степени биологической угрозы. И было бы ошибочным полагать, что тот же Удальцов забудет про мои выкрутасы с компом Гвоздя. Сеня, если что, очень непростым человеком был, а друзья у таких ребят добрыми не бывают - профессия не способствует. Да зачем далеко ходить: благодаря твоему жидкому дружку у нас тут, на секундочку, угроза биологического заражения. И важно не то, что его "прохлопали" рамки, а то, кого в данном случае назначат крайним, если кому-то там наверху приспичит с этим происшествием разбираться. Но всё это, как я понимаю, так себе, мелочи и баловство, а вот резиновая баба в том недоразумении, что у нас лабораторией зовётся, это да - событие апокалиптического значения в планетарном масштабе. Тебе самому с этого не смешно?