Безмолвная ярость - Валентен Мюссо

не составило труда найти в одном из них свое досье и досье Нины. Пошарив в другом, Дениз наткнулась на фотографии, сделанные в день визита комиссии. Она забрала с собой всё, выгребла деньги из кассы директора и отправилась в кабинет врача. При виде смотрового стола вздрогнула. На беду, все ящики письменного стола оказались запертыми, ни один ключ со связки не подошел. Дениз изо всех сил тянула за ручки, но мебель была слишком прочной; не получилось их вскрыть и ножом для бумаги. По большому счету девушка не знала, что ищет и зачем так рискует — она пришла сюда, ведомая интуицией. Решила проверить аптечку и вдруг вспомнила, как врач, сделав ей последнюю инъекцию, взял оттуда какой-то маленький предмет. Она нащупала крошечный латунный ключ, спрятанный за двумя рядами флаконов и коробок с лекарствами. Почему Далленбах так торопился вернуть его на место?

Ключ открывал все три ящика письменного стола. В первом она нашла бесполезные медицинские записи; во втором — накладные и корреспонденцию. В последнем — Дениз открывала его медленно, со смесью волнения и страха — лежал громоздкий серо-черный «Полароид», едва помещавшийся в ящике стола. Она включила яркую настольную лампу, вытащила из-под фотоаппарата папку и открыла ее. Проглядев содержимое, почувствовала дурноту и тяжело рухнула на стул. Прошло не меньше десяти минут, прежде чем она смогла покинуть кабинет.

…Дениз сбежала из дома Святой Марии, перебравшись на заднем дворе через поваленную секцию проволочной изгороди за кустом роз, который Маркус заметил несколько недель назад. Он ждал ее в условленном месте — она не удивилась, потому что никогда в нем не сомневалась.

Маркус курил — явно не первую сигарету — и, увидев Дениз, щелчком отправил сигарету в сторону.

— Я боялся, ты не придешь…

— Ну вот, я здесь, — ответила она тусклым голосом, еще не оправившись от посещения кабинета Далленбаха.

— Все спокойно?

— Да.

— Тебя никто не видел?

Дениз покачала головой. Маркус заметил папки, которые она держала в руках.

— Это что еще такое?

— Забудь…

— Ну ничего себе! О краже не было и речи. Мы и так рискуем, а тут еще это дерьмо…

— Для тебя это ничего не изменит: никто никогда не узнает, что ты помогал мне.

Прежде чем открыть дверцу фургона, Маркус притянул ее к себе за руку.

— Поцелуй меня…

Дениз легко коснулась губами его рта. Он прижал ее к себе и пустил в ход язык, становясь все настойчивей. Девушка не сопротивлялась.

— А теперь едем, — сказала она, — не будем терять времени.

В пути они почти не разговаривали. Дениз так нервничала, что не могла заснуть крепко, но подремала, убаюканная движением.

— Ты уверена, что хочешь покинуть Швейцарию сегодня ночью? Не слишком разумно…

— Уверена. Неразумно оставаться здесь. Они найдут меня, и очень быстро.

— Полиция? Или люди из Святой Марии?

— Мои родители.

Маркус указал на папки, которые она по-прежнему прижимала к груди, будто боялась, что кто-нибудь на них покусится.

— Что это, Дениз? Зачем ты их взяла?

— Тебе лучше не знать.

— Скажи мне… Что это?

Она колебалась. Мысль о содержимом папки парализовала ее волю.

— Что-то вроде моей страховки…

Через три четверти часа Маркус съехал с главной магистрали на проселочную дорогу. С каждой минутой страх Дениз становился все сильнее.

— Ты уверен, что нас не задержат?

— Никакого риска. Там, куда мы едем, нет пограничного перехода, я проверил.

Десять минут спустя они были на краю деревни, окруженной полями. Крыши домов блестели под луной. Маркус припарковался под деревьями в стороне от дороги. Выключив зажигание, он на мгновение застыл, потом повернулся к ней с опечаленным лицом.

— Останься, Дениз. Еще не поздно передумать. Мы могли бы хорошо провести время вместе… Все наладится. В конце концов, какое им дело до того, что ты сбежала?

— Нет, Маркус, пути назад нет.

Он улыбнулся, кивнул, понимая, что настаивать бесполезно, и указал пальцем на лобовое стекло.

— На том конце деревни — Франция. Я уже говорил, здесь нет никакого контроля: это настоящее сито. Но для большей безопасности я пересеку границу на фургоне, а ты пройдешь через поля, и я заберу тебя на другой стороне. Дальше поедем в Лион…

— Хорошо.

— Надолго там останешься?

— Самое большее на несколько дней.

— А куда отправишься потом?

Дениз знала, что лучше не давать слишком много информации, но у нее не хватило духу промолчать или солгать ему.

— В Париж. Это большой город, который я немного знаю. Я смогу слиться с толпой и не буду выглядеть слишком необычно. Я дала подруге обещание и сдержу слово.

— Кстати, я купил все, что ты просила: дорожную сумку, одежду, туалетные принадлежности… Всё в багажнике.

— Спасибо, Маркус. Я ничего не смогла бы сделать без тебя.

— К вашим услугам, мадемуазель, — произнес он, изобразив неловкий поклон.

Дениз вынула украденные банкноты, разделила пачку на две равные части и протянула одну Маркусу. Тот покачал головой.

— Слишком много, я потратил меньше. Не люблю ворованые деньги…

— Возьми — это самое меньшее, что они мне должны.

Не дожидаясь ответа, Дениз сунула ему в руки купюры и, направившись к задней части фургона, начала раздеваться. Сняла платье и бюстгальтер, оставшись в трусах, посмотрела на жуткого вида повязку на правой руке и груди. Маркус обернулся.

— Ты что там делаешь?

— Ничего такого, что не было запланировано. Иди сюда, я готова.

Маркус вздохнул и отвел взгляд.

— Нет.

— Это из-за ожогов? Я вызываю у тебя отвращение?

— Конечно, нет! Ты такая соблазнительная, Дениз… Просто… это было бы неправильно. Действительно неправильно. Ты мне ничего не должна. Не хочу, чтобы ты сохранила обо мне такое воспоминание.

Маркус несколько секунд любовался ее телом, которое она без всякого стыда обнажила перед ним, снова вздохнул и вернулся за руль.

— Ты бы переоделась, сейчас самое время. У нас впереди еще много дорог…

2

Это мой первый визит в тюрьму. Зачем я вообще туда отправился, учитывая опыт предыдущей обеспеченной жизни? Марсельская тюрьма, оказывается, больше, чем я думал; этот комплекс огромных серых холодных зданий находится в нескольких шагах от самых красивых каланков[13], которые еще называют марсельскими фьордами. В женском отделении, полностью изолированном от мужского, содержится около ста заключенных. Я стараюсь защититься, как могу, абстрагироваться от места, где нахожусь, думать только о матери и о том, что собираюсь ей сказать. Но подготовленные фразы распадаются на слова, ускользая из головы, а когда я добираюсь до следственного изолятора, становятся просто досадной помехой в мозгу. Я думаю о двух днях, проведенных в Швейцарии, о Элизабет Янсен и ее сестре, обо всем, что Марианна рассказала мне об интернировании, — и внезапно понимаю, что не знаю, как