Из-под снега (СИ) - Чоргорр Татьяна

Ромига переспросил, не меняя доброжелательно-любопытного тона:

— Воительница, не охотница?

Мули от гордости разрумянилась и почти перестала двоить слова:

— Да, я воительница клана Наритья, дома Вильгрина! Моя первая дичь была разумной, она далась мне нелегко. Трудно было сначала убить двуногого, только потом — его зверей. Но Мули одарённая колдунья, никто ничего не почуял, пока я своим маленьким острым ножичком не зарезала их всех-всех-всех! Странник был большой, я ела его в снегах три дня, остальное потом отвезла домой.

Девчонка хвасталась живоедством так самозабвенно, что Ромига снова готов был усомниться в её вменяемости:

— Мне говорили, охотники Голкья не добывают себе подобных на еду?

Мули охотно пояснила:

— Так было, было, пока наш мудрый не провозгласил новый закон. Кто кого ест, тот над тем и господин! Прежде охотники господствовали над всеми живыми, кроме белых зверей, которых держали почти за равных. Но ныне Наритья, достойнейшие из охотников, призваны встать выше других двуногих и принять силу, подобную силе мудрых, дабы сотворить на Голкья вечное лето. Устами Великого Безымянного само Солнце повелевает нам подтверждать нашу избранность каждый раз, когда мы садимся за трапезу. Разделив её с нами, любой одарённый может присоединиться к клану избранных, но сперва, конечно, он станет младшим слугой в домах Наритья. Скоро, скоро мы обретём силу, и зима отступит…

Ромига не единожды наблюдал этот пламенный взор и пафос в исполнении человских фанатиков или масанов Саббат. Да, девчонка верила всему, что вещала, безрассудно и безоглядно повторяя чужие слова. Она следовала новому учению с жаром юности. Она готова была убивать за провозглашённую анонимом «истину». Вот что с такой делать? Прирезать самому из жалости, или отдать на суд мудрых? Голосок Мули звенел под сводами, потом она вдруг осеклась, её затрясло, глазища наполнились слезами.

— Ой, нет! Не отступит больше зима, не отступит! Ты же убил, убил, убил наше Солнце, оборотень. Теперь зима — до самого конца, ужасного, жуткого конца. Стихии встанут на дыбы и всех-всех-всех затопчут, как вспугнутые шерстолапы…

Девчонка снова рыдала и билась в истерике, нав прилагал немалые усилия, чтобы удержать её и при том не помять.

— Мули! — резкий окрик и чуть-чуть магии. — А кто за этой дверью?

— Не знаю.

— Тише, я буду слушать.

Мули замерла. За второй, третьей, четвёртой дверью — никого живого. Ромига сперва слушал и сканировал, потом откатывал каменные заслонки, заходил внутрь. Нигде не заперто и не зачаровано: уже? Из одной комнаты недавно кто-то смылся, похоже, по изнанке сна. Очевидно, лечили именно его: каменная клетушка насквозь просмердела нездоровьем и снадобьями. Задерживаться здесь нав не стал.

Пятая комната оказалась запертой. Неприятный сюрприз, хотя на снизке Арайи нашёлся подходящий ключ. Но либо убитый Наритьяра умел создавать заклятья, не исчезающие со смертью колдуна, либо над дверью ворожил кто-то другой, пока живой. Могли поставить и защиту от незваных гостей.

— Мули, кто зачаровывал ключи в этой части дома?

— Трое мудрых, трое Наритьяр. Отцу и тёткам они не доверяли, — что и следовало доказать! — Мне Великий не велел ходить в эти покои, когда его нет дома. Сказал, будет плохо, и посмеялся, посмеялся. Я боюсь, очень боюсь, когда он так смеётся.

— Не бойся, больше он не будет смеяться!

— Ничего, ничего больше не будет, — печальным эхом отозвалась девушка и обмякла, прикрыв глаза. Из-под белых пушистых ресниц градом катились слёзы.

Ромига мог расспрашивать Мули дальше и наверняка выведал бы мнго любопытного. Мог оставить девчонку в одной из пустых комнат и заняться запертой дверью. Но кажется, ошибкой было вообще заходить в дом. Нав опасался пурги и беззаконников, а остерегаться-то, похоже, следовало самого этого места. Кто и как проклял дом у фиорда, пусть разбираются мудрые, а его дело — уйти отсюда живым и унести… Ладно, выразимся мягко, живую свидетельницу беззаконий. Выжав из себя последние остатки энергии, Ромига сделал портал на тропу, по которой недавно спускался… Всё равно опасность близко, слишком близко!

Бежать в гору — не то, что с горы. Впрочем, даже вверх, по глубокому снегу, с грузом в три четверти собственного веса, нав бежал быстро. Почему выбрал путь к Зачарованным Камням? Потянуло, будто магнитом, но вовсе не на место преступления, как язвительно подумал про себя Ромига, и даже не к самим Камням. Откуда-то взялась уверенность: именно в той стороне он встретит Вильяру, и это — спасение. Будто кто-то протянул ему путеводную нить сквозь белую мглу пурги. Тропа виляла по склону, терялась под снежными заносами, но вела примерно в нужном направлении, и нав держался её. Можно было не тащить Мули на руках, а погнать впереди, но нести самому быстрее. Девчонка дрожала и тихонько подвывала — Ромига узнал детскую песенку от всяческих страхов и препятствовать не стал…

«Нимрин! Где ты?» — будто кувалдой по черепу.

Он поскользнулся на зализанных метелью каменных ступеньках, чуть не навернулся кувырком с горы. Устремив мысль по той же путеводной нити, выдал задушевное: «Эсть'ейпнхар!».

Новой вспышкой боли получил в ответ недоумённое: «Нимрин, что ты сказал?»

«Вильяра, я на тропе смертных над домом у фиорда, иду к Зачарованным Камням. А где ты?»

Нет, этого колдунья уже не услышит! Ромига, наконец, уловил разницу между внутренним монологом и безмолвной речью, но ругнулся-то он сгоряча, от сердца, уйдя даже не в ноль — в минус, до дурноты. Вот теперь он поставил Мули на снег и рявкнул:

— Слёзы подтёрла! К Зачарованным Камням — бегом!

Девчонка лишь глянула ему в лицо — припустила вверх, будто от дикой стаи. Выдохшийся нав едва поспевал за шустрой бегуньей, зря он не ссадил паршивку с рук полсклона назад!

Чем выше в гору, тем сильнее ветер, и не диво, что он завихрил метель двумя смерчами. Хуже — смерчи идут прямиком сюда: целеустремлённо и быстро. Мули метнула через плечо взгляд, полный ужаса и какого-то шалого торжества:

— Вот и мудрые! Мудрые пришли за тобою, оборотень.

— Мули, стой! — командным голосом, а дальше — тише, с улыбкой облегчения садясь на тропу. — Я знаю, кто это. Да, это за мной.

***

Две фигурки на тропе. Одна — Нимрин. А вторая кто? Стиснуть в метельных объятиях, закружить, завертеть — родственная кровь, яркий дар, колдовская сила вычерпана до дна, ужас, отчаяние, попытка сопротивляться, хотя нечем… Снежный вихрь по имени Вильяра различает такие вещи гораздо отчётливее лиц, а лицо тоже хочется рассмотреть. Мудрая возвращает себе двуногий облик, ловит яростный взгляд жёлто-зелёных глаз, перехватывает тонкую руку на полпути к ножнам — пустым.

Говорит ласково, с улыбочкой:

— Ну, здравствуй, племянница! Любопытно, ты мне родная или двоюродная? Меня зовут Вильярой мудрой, а тебя?

Девушка-подросток трясёт головой, кривится, щерится:

— Я во… во… воительница Мули, дочь Вильгрина купца из клана Наритья. Не желаю знать тебя, дочь проклятой беглянки и вонючего углежога, да извергнут тебя стихии, стихии посвящения!

Вот так родственная встреча! Вильяра, раскрыв объятия, запевает песнь умиротворения — и отшатывается от хлёсткого удара по глазам. Нет, после житья на ярмарке ей такие финты нипочём, и уложить буйную мелочь носом в сугроб, вывернув шаловливую ручонку до хруста в суставах — проще, чем на пальцах сосчитать. А Мули шипит:

— Великий учил нас не петь, не слушать глупых старых песен! Нет у тебя власти надо мною, ведьма, ведьма проклятущая!

Вильяра, сидя верхом на спине отчаянно и безнадёжно сопротивляющейся противницы, шепчет ей ласково:

— Я, в отличие от твоего Великого, ненавижу ворожбой ломать волю. Я предложила тебе мир, Мули, ты его отвергла. А теперь просто заметь, насколько я сильнее…

— Сдохнешь, сдохнешь, сдохнешь вместе со всеми, щурова ведьма! Голкья не сберегла, не сберегла Великого Голкиру. Голкья отвергла Солнце и теперь умрёт! Поделом! Поделом!