Три косточки тамаринда - Елена Вернер

– Гулять по пляжу, – отозвался он невозмутимо. – Бродить по колено в прибое. Общаться, говорить до изнеможения. Может быть, целоваться, если вам того захочется. Вас нельзя оставлять одну сегодня ночью. Я отчетливо это вижу, хотя и не знаю, почему. Нельзя. Пока вы общались с подругой – еще куда ни шло, но не теперь…

– Вы… следили за мной?

– Я наблюдал. Мы ведь с вами уже неделю наблюдаем друг за другом, так что можете не изображать негодование…

Марина хмыкнула.

– А как же ваша жена? Та, на которой вы женились как раз неделю назад?

На лице у Павла отразилось легкое недоумение, и с ответом он замешкался.

– Перебираете в уме всех своих жен? – не удержалась Марина.

Мужчина рассмеялся:

– Вы про Анютку, что ли? Она не будет против, уверен. Так что, пойдем?

Марина раздумывала всего мгновение.

Здравый смысл говорил, что она напрасно затевает подобную историю. В душе все еще саднило после рассказа Аллы, и сейчас Марина находилась не в лучшем для флирта настроении. И все-таки они шли дальше и дальше.

Павел, не вдаваясь в подробности, пояснил, что живет здесь шестой год, держит прокат скутеров и спортзал. Не особо прибыльно, но на жизнь хватает с лихвой. Да и много ли ему надо?..

В отличие от душных улочек, нагревшихся за день и каждым сантиметром асфальта, бетона и камня отдававших тепло недвижному воздуху, у моря дышалось свободнее. Вспомнилось, как она едва не отправилась гулять в длинном жемчужном платье: должно быть, с длинным подолом сейчас было бы неудобно… От мысли, что они, возможно, еще набредут на потерянные ею на закате вещи, Марина перешла к невеселым раздумьям о собственной несостоявшейся гибели. Зачем она выплыла сегодня? Зачем отсрочила неминуемое? Зачем этот беловолосый мужчина идет рядом с ней? Лица не видно в темноте, дыхание заглушает шум моря, и он почти бесплотная тень. Как и она сама, как и все обитатели этого пляжа, прошлые и грядущие, те, чьи следы еще не развеял ветер и не смыл прилив. А нескончаемый прибой все накатывает на мокрый берег годами, веками, тысячелетиями. Та же самая вода, что омывала Лавразию и Гондвану, а до них и Пангею. С тех пор все переменилось, раскололись континенты, отшвартовались и отплыли прочь острова, вышли на сушу рыбы и трилобиты, а вода продолжает носиться, биться о скалы и впитываться с шипением в песок, как в губку.

– Знаете, что если историю нашей планеты представить в виде суток, то окажется, что жизнь зародилась около четырех часов утра, динозавры вымерли в 23:41, а человечество появилось за полторы минуты до полуночи?

– Возможно, мы просто лишние, – едва шевеля губами, ответила Марина.

Павел молчал так долго, что ей показалось, будто он ее не расслышал.

– Возможно, не нам об этом судить.

Начинался прилив, и волнами на широкую полосу плотного песка выбрасывало неисчислимые полчища крабов. Большая часть из них тут же стремилась обратно, но единицы задерживались на суше.

Остановившись, Марина и Павел завороженно наблюдали. Крабы. Их мгновенные, молниеносные передвижения, чуть только медленнее, чем у пауков. Как быстро один из них выкапывает ямку, чтобы скрыться. Как ровно, веером, ложится выброшенный им оттуда песок. А вот еще два, покрупнее, устроили на песке поединок, бросаясь друг на друга. Появление людей спугнуло их, и битва осталась незавершенной. Двинувшись дальше, Марина заметила еще одного, совсем небольшого и странно медлительного. Она легонько тронула его сланцем. Краб недовольно застрекотал челюстями и угрожающе поднятыми клешнями, маленькое и отважное существо, которое по древнему закону жизни вынуждено сражаться, раз уж не могло убежать.

– Наверное, больной, иначе бы умчался, – предположил Павел. – Но готов сражаться или умереть.

– Стоит ли сражаться, когда заранее известен итог? – отозвалась Марина. Она уже занесла ногу, чтобы раздавить краба, но вовремя одумалась.

Ее скандинав промолчал. Сделал еще несколько шагов, бросил на песок сандалии и сел на них. Марина опустилась рядом.

К ним приблизилось темное пятно, в паре метров приобретая очертания человека. Разносчик потряс развернутым небесным фонариком и предложил купить его. Красное бумажное сердце – других тут не водится.

– No, thank you! – привычно отказалась Марина. Павел возмутился:

– С чего это «ноу», когда «йес»? Yes, please!

– О’кей, о’кей, – обрадовался таец.

И Марина ощутила, как неожиданно екнуло у нее сердце.

Они расправляли шелестящую красную бумагу с четырех верхних углов, пока таец поджигал горючий элемент. Постепенно теплый воздух наполнил бумажное сердце, пальцы разжались, и фонарик, покачиваясь, как корабль на волнах, взмыл вверх.

– Beautiful, – удовлетворенно заметил торговец и побрел прочь.

Фонарик поднимался, огненная красная точка в беззвездном небе. Но Марина никак не могла придумать, что ей загадать. Она видела, что еще минута, и фонарик скроется из виду. Но желания не шли ей на ум. Ее единственное было неисполнимо.

Павел шепнул ей:

– Все будет хорошо.

Это все было так неправдоподобно красиво, будто не с нею: теплый вечер, фонарик, бриз, берег тропического моря. Неумолчный хор ночных цикад из банановых кустов. Так что Марина потеряла голову. Обида захлестнула ее.

– Я ненавижу, когда говорят, что все будет хорошо! Ничего не будет хорошо! Ничего не будет!

Ее крик пронесся над пляжем, отчаянный и неуместный, как имя черта в раю.

– Ничего не будет, – серьезно ответил Павел. – Но это «ничего» наступит позже. Оно не сейчас.

Но его ровный голос уже не мог сдержать бурю, зародившуюся у нее внутри.

– Да. Да, сейчас я стою на пляже с малознакомым мне человеком. Он нравится мне. И я бы могла познакомиться с ним поближе, если бы в этом имелся хоть какой-то толк. Но не имеется! На все нужно время, а у меня его в обрез. Простите, мне лучше уйти. Зря мы все это…

Марина побежала.

Песок больно бил по пяткам. С непривычки она пробежала не очень далеко, пришлось сбавить шаг. Но оглядываться она не хотела. Когда совсем выдохлась, остановилась возле одного из выходов с пляжа. Села на ступеньку. Кажется, ее знобило.

Он подошел минут через десять, хотя Марина и чувствовала на себе его взгляд намного раньше. Видно, дал ей время успокоиться. Она закрыла глаза в изнеможении. Что же он никак не уймется…

Мужчина стоял в одном шаге от нее и не нарушал молчания.

Она путано извинилась.

– Никогда так не веду себя. Не знаю, что на меня нашло.

– Знаете.

Павел вздохнул, поддернул штанины и примостился на ступеньку ниже, чтобы стать вровень с нею:

– Если вы хотели настроиться на мысли о смерти, вы неправильно выбрали направление. Не тот рейс. Вам стоило отправляться в Европу. Париж мог подойти или Женева. Там как раз глубокая осень. Стулья летних кафе заносят внутрь. Снимают полосатые маркизы – некого больше заслонять от солнца. Да и солнца больше нет. Дворники метут палую листву, и бывшие еще весной любовники теперь, встретившись случайно в парке, отворачиваются и делают вид, что незнакомы. И заплаканные дождем бульвары. И пахнет холодом. И всюду увядание и погибшие надежды, и сожаление, и беспамятство. Цветы выкапывают с клумб, а терракотовые горшки заносят в дом. Вам нужно было в осень – зачем вы приехали в лето?