Стальной лев. За Родину! За Троцкого! - Иван Евграшин

Тут уже задумался Сталин. Он встал и начал расхаживать вдоль стола, курительную трубку он при этом крутил в руках.

– Коба, давай уже закуривай, – не выдержал Феликс Эдмундович. Иосиф Виссарионович закурил.

– Не думаю, Яцек. Не похоже, что Лев под меня копает. Он уже мне сообщил все, что ты мне сейчас рассказал, в общих чертах, а о результатах нашей проверки ты знаешь. Я бы сказал, что он сообщил мне даже больше, – Сталин подошел к сейфу, открыл его и достал из папки депешу Троцкого.

– Ознакомься, Феликс. Мне кажется, что дело совершенно не в Троцком. Он-то как раз на нашей стороне. А вот некоторые моменты меня действительно очень смущают. Прочитай сам, – с этими словами он передал депешу председателю ВЧК. Дзержинский взял в руки шифрограмму и начал внимательно ее читать. Во время чтения он несколько раз удивленно хмыкал, покачивал головой и, прочитав, поднял глаза на Сталина, который спросил:

– Что скажешь, Яцек?

Феликс Эдмундович промолчал и начал перечитывать документ снова. Иосиф Виссарионович отошел к окну и молча курил, глядя на улицу. Так продолжалось минут десять. Наконец Дзержинский отложил уже несколько раз прочитанную шифрограмму. Он встал и, подойдя к окну, встал рядом со Сталиным. Немного помолчал.

– Коба, ты понимаешь, что это может означать?

Они молча стояли еще несколько минут. Потом Сталин задал вопрос:

– Феликс, как ты считаешь, это может означать спланированную акцию, которая направлена на то, чтобы лишить нас ресурсов, хлеба, поссорить с крестьянством? – потом подумал и как бы невзначай добавил: – В Оренбурге эту политику проводили через Ревкомы.

Дзержинский покосился на Наркома национальностей, после чего опять посмотрел в окно.

На улице кружился и падал снег. Во дворе штаба механик копался в моторе автомобиля Сталина. В углу, слева, стояла полевая кухня, возле которой стояла очередь солдат с котелками и там же выдавали хлеб. Внимание Феликса Эдмундовича привлекли двое.

Возле кухни разгорался спор между солдатом, который, судя по бороде и основательности всего своего облика, был из крестьян, и казаком. Эти двое не поделили буханку хлеба. Спор становился все жарче, и к спорщикам уже начали подтягиваться их товарищи и окружать зеваки. Наконец, видимо, не сдержавшись, казак залепил солдату оплеуху. Тот ответил. Спорщики начали мутузить друг друга.

Сталин тоже смотрел на происходящее.

– Посмотри, Феликс, на эту драку, нас ждет именно вот это. Если их сейчас не остановить, они поубивают друг друга. А ведь они не одни, у них есть товарищи, которые их поддержат. Разве не так?

Разгоревшийся конфликт уладили ждавшие Дзержинского чекисты, которые как раз в это время вышли на улицу покурить. Один из них выстрелил в воздух, а другой бросился растаскивать спорщиков. Через пару минут конфликт был улажен. Спорщики разошлись. Толпа еще пару минут обсуждала происшествие, а потом быстро рассосалась.

Дзержинский, который, не отвлекаясь, наблюдал все происходившее с начала и до конца, произнес:

– Ты знаешь, Иосиф, а ведь все так и есть. Они передерутся и без нас. Только масштаб будет не такой. В этом конкретном случае мы еще смогли их развести в разные стороны, – он помолчал. – А ты представь, что будет, если мы продолжим так же, как в Оренбурге? Кто и как остановит это? Сегодня чекисты стреляли в воздух, а завтра крестьян и казаков пулеметами расстреливать будем? Справимся?

Сталин ответил не задумываясь:

– Нет, без бойни не справимся, Феликс. А бойня будет. Большая и очень кровавая. Кому это нужно? Нам? Партии? Ленину?

Дзержинский усмехнулся.

– Ты знаешь, Иосиф, единственное, в чем я точно уверен, это в том, что Троцкому это не нужно вообще. У него с казаками и так проблемы. Именно ему как раз не нужно такой бойни, какую в Оренбурге устроили Ревкомы. Ему казаки в армию нужны.

– А кому нужно это, Яцек? Кому нужен террор в стране, кроме ее врагов?

После этих слов Сталин опять замолчал. Дзержинский повернулся к нему и, глядя в глаза, прямо спросил:

– Коба, ты тоже считаешь, что это нужно товарищу Андрею?

– Да, – взгляд Сталина был не менее прямым. – Я тоже так считаю. И уверен, что Лев думает так же. Иначе он никогда бы не высказался в своем послании столь прямо. Ведь он практически назвал товарища Андрея виновником происходящего. Лев очень нам доверяет, если позволяет себе делиться с нами такими мыслями. Особенно такими. Ты знаешь, что один брат у Андрея – бывший американский банкир, а другой – офицер Антанты? И самое интересное, что это мы его натолкнули на эту мысль, точнее, твой Наум Эйтингон. Таким образом, Льва даже нельзя назвать инициатором этой идеи.

– Ты думаешь в эту сторону? Почему? – Дзержинский вернулся за стол, сел и приготовился слушать. – Рассказывай, Иосиф. Ты ведь уже сделал какие-то выводы. Так что слушаю тебя, дорогой.

Иосиф Виссарионович вздохнул и, достав чистый лист бумаги, написал на нем семь вопросов, которые до этого задал себе, после чего положил рядом шифрограмму Троцкого и еще раз, теперь уже вслух, изложил свои мысли по поводу Красного террора, Каплан, эскалации Гражданской войны, убийства царской семьи, казачества. Закончил он мыслями о самоуправстве Свердлова и про то, к чему все это ведет.

– Теперь посмотри на вопросы Троцкого, Феликс. Эти вопросы те же, что задаю и я. Конечно, другими словами и по-другому расставлены акценты. Но это и правильно. Разница только в том, что Лев задает эти вопросы с чисто практической точки зрения. Ему мешают казаки. Он против решения этого вопроса военными методами, начал искать путь и натолкнулся на это все.

Решив, что Наркома национальностей это касается в первую очередь, Лев и написал вот это письмо. Кроме того, он знает, что здесь ты и что я обязательно тебя ознакомлю с его депешей. Может быть так, что мы не правы?

Сталин встал, прошелся по комнате несколько раз явно в сильном волнении, потом вернулся и, сев, обратился к соратнику:

– Феликс, неужели мы, и я, и Лев, правы? Что же тогда делать? Как ты думаешь?

Феликс Эдмундович встал со стула и подошел к карте Пермской губернии, висящей на стене. Долго и очень внимательно изучал он изгибы Камы, думая о том, что жизнь – как эта река, такая же извилистая, местами глубокая, где-то мелкая. Где-то берега этой извилистой реки были в крови, а на каких-то участках берега будущей весной появятся цветы. Потом он поймал себя на мысли, что он думает совершенно не о том, о чем нужно, и усмехнулся, поймав себя на мысли, что на Каму надо периодически посматривать. Думать помогает.

«Почему не о том? Как раз о том, о чем надо, и думаю. Только тут уже не надо думать, выводы сделаны и выводы правильные. Пора делать», – подумал он про себя. Еще немного постоял у карты, а потом, повернувшись к Иосифу Виссарионовичу, сказал:

– Ты прав, Коба, и Лев тоже прав. Это я неправ. Проглядел, недодумал.

– Если бы только ты, Феликс. Я тоже недоглядел, да и Лев от ответственности не отказывается. Так и пишет, что мы виноваты и должны отвечать за наши поступки. Надо срочно принимать контрмеры, и очень быстро, иначе эти «братья» нам устроят такое, что за сто лет не разгребем. Ты согласен, Яцек?

Сталин внимательно смотрел на Дзержинского. Сейчас все зависело от того, что скажет главный чекист страны Советов.

– Если мы виноваты, то нам и выправлять положение. И вы оба правы в том, что Владимира Ильича не нужно ставить в известность. Партия сейчас не настолько сильна, чтобы справиться с ситуацией без Ленина. Ильич болен, он еще не оправился после ранения, такое известие может дорого нам обойтись. Мы сами все исправим. Что по этому поводу думает Лев?

– Думаю так. Я отправлю Льву шифрограмму, в которой попрошу его приехать сюда. Приедет, все и обсудим.

– Не так. Надо по-другому делать, – Феликс Эдмундович прервал Сталина. – Все слишком явно. Сделаем так. У меня на данный момент дел в Перми нет. Коба, ты пока и без меня справишься. До того момента, как нам надо будет устраивать ложный мятеж, я тебе не нужен. Вот я и поеду в Москву. Заодно и доложу Владимиру Ильичу о том, как мы тут справляемся. Передам ему твое письмо. А ты напиши об этом Льву, мы с ним по дороге где-нибудь встретимся. В Казани, например. Мне по дороге, а ему войска нужны. Давай в Казани. Там все и обсудим. Я передам ему твои слова, все при встрече и решим. Согласен?

– Хорошо, Феликс Эдмундович, я согласен. Ты понимаешь, что возникшую проблему надо решать радикальным путем? Иного выхода нет, и надежда здесь только на тебя. Я слышал, что у товарища Андрея туберкулез в тяжелой форме, ты в курсе этого?

Железный Феликс понял, что именно сейчас надо принимать решение. Решение, которое может привести в могилу не только товарища Андрея или его самого, но главное, что это решение так или иначе отразится на всей партии. Он всегда думал только о Революции, о том, что нужно партии, и практически никогда о людях. О людях Дзержинский начал задумываться в Царицыне, во время совместной работы со Сталиным. Поработав с Иосифом, решавшим практические вопросы, чем он выгодно отличался от партийных крикунов и теоретиков, Феликс Эдмундович начал понимать, что все, ими затеянное и выполненное, сделано не только для Революции или для партии, но и для людей. Но главным было то, что все это делалось людьми.