Время перемен - Наталья Майорова

– Может, возвертаться нам? – неуверенно предлагает Степанида. – Кажись, Любовь Николаевне дурно сделалось. Вона, повалилась…

– Как вы полагаете, Камилла Аркадьевна? – спрашивает Максимилиан. – Вы последнее время с Любой больше сообщались, так мне было бы желательно узнать…

Он вовсе не знает, как обращаться с этой полупрозрачной девушкой, похожей на романтическое привидение из какого-нибудь итальянского палаццо, то и дело подкашливающей в шелковый платок с монограммой. Камиша тем паче не знает. Никто никогда не думал о ее взрослом будущем. Как-то само собой подразумевалось, что будущего не будет. Каждый из семьи и гостей старался радовать ее здесь и теперь. Но никто не учил, как практически наедине сообщаться с незнакомыми юношами.

На всякий случай они разговаривают, как говорили бы в присутствии учителя на уроках хорошего тона.

– Я полагаю, что возвращаться нет нужды. Осмелюсь возразить: почему-то мне кажется, что Любочке сейчас не плохо, а как раз именно хорошо.

Громоздкая карета шумно подъехала к крыльцу. Толстый чернобородый кучер Гаврила (Лев Петрович держал его именно за нешуточную осанистость и представительность) по-своему оценил важность момента и «показал шик», ловко осадив предварительно им же разгоряченных, храпящих лошадей на площадке у фонтана.

Из дома выбежала недоумевающая прислуга. От конюшни и оранжереи тоже потянулись люди. Сбежались и забрехали разноцветные собаки.

Когда из кареты вылез хорошо всем знакомый Максимилиан Лиховцев, на лицах прислуги появились даже иронические ухмылки. А вот когда могучая Степанида буквально на руках вынесла завернутую в меховую полость, никому не известную девушку, улыбки разом исчезли. К тому же разглядели подробнее и лицо Максимилиана. Всегда с ранней весны загорелый, розово-золотистый, дополнительно освещенный отблеском от своих легких, жадно пьющих любой свет кудрей… Сейчас кожа его казалась пепельно-сероватой, а губы кривились в нервной судороге. Улыбки на лицах сменились тревожной, одной на всех (включая псов) гримасой… Что же это? Кто же это?

Александра позвали из конторы. Он шел, улыбаясь, протягивая руку. Девушка и карета его явно не смутили: что он, кузена, что ли, не знает? Вечно тот чего-нибудь начудит…

– Александр, я должен тебе сказать… То есть должен сперва представить Камиллу Аркадьевну Гвиечелли…

Камиша, которую Степанида уже поставила на ноги, грациозно присела в реверансе.

– Здравствуйте, Камилла Аркадьевна!

Александр сперва непринужденно поклонился, а потом, окинув девушку внимательным взглядом, шагнул вперед и поцеловал тонкое запястье, чуть отогнув край замшевой перчатки и ощутив мимоходом солоноватый вкус перламутровой пуговички.

Камиша заволновалась и зачем-то принялась стягивать перчатку с руки.

– Милости прошу в нашу скромную обитель, – сказал Александр. – Макс, как всегда, по прихотливости характера не удосужился мыслить линейно и не предупредил заранее о вашем прибытии. Но это не беда. Сейчас Феклуша с Настей вам мигом комнату приготовят, умыться и все потребное. Может быть, пожелаете ванну? Дороги наши грязны весьма в данное время года, как, впрочем, – мимолетная светская улыбка, – и во всякое другое… Но согласитесь, что погоды нынче стоят светлые, великодушные и радующие глаз.

– Благодарю вас и прошу извинить за доставленное беспокойство… Да, солнышко светит изумительно… И такая ширь… Но я не хотела бы… – Растерянная Камиша, продолжая стаскивать перчатки, честно пыталась поддержать предложенный Александром тон.

Но Максимилиан не дал развиться этой теме.

– Алекс, ты должен знать, что, кроме нас с Камиллой Аркадьевной, в Синие Ключи прибыл еще один знакомый тебе человек…

– Что ж он прячется? – усмехнулся Александр, остро взглянув в сторону кареты. – Пусть выходит. Кто ж это? Апрель перешел на нелегальное положение?

– Нет. Этот человек – Любовь Николаевна Осоргина.

– О-а-ахх! – потрясенно вздохнул кто-то в небольшой толпе слуг.

Александр промолчал, но лицо его изменилось разительно. Черты не исказились, с них просто как будто стерли жизнь, как облетает разноцветная пыльца с крыльев умирающей бабочки.

– Где же она? – ровно спросил он. – Как я помню Любу, она не стала бы прятаться в карете, высылая тебя и уж тем менее Камиллу Аркадьевну на передний край.

– Да, ты прав, – кивнул Максимилиан. – Когда мы подъехали к Синим Ключам, она выскочила из кареты и побежала в лес.

Александр чуть выдохнул и усмехнулся краешком губ.

– Что ж, она все так же безумна?

– Не более, чем мы с вами! – немедленно вздернув подбородок, отреагировала Камиша.

Александр на мгновение прикрыл пальцами глаза, потом, как садовые статуи, обошел Камишу и Максимилиана и, все ускоряя шаг, двинулся мимо фонтана к едва просыпающемуся после зимы парку.

– Ой, и этот убежал, – простодушно прокомментировала происходящее Степанида и добродушно рассмеялась. – Чудные все-таки люди! А вам, Камишенька, надо бы в дом пройти и микстурку принять…

Люша сначала бежала, потом шла, запинаясь, иногда падая с блаженной улыбкой, и тогда лежала, уткнувшись лицом, разглядывая лесную мелочь, попавшую в поле зрения: голенастый паучок, неуверенно идущий по зернистому снегу, тоненькая прошлогодняя травинка, ольховый прутик, важно возбухший всеми тремя имеющимися у него почками. Широко раздувала ноздри, вдыхала запах просыпающейся земли. Приложив ухо к стволу, отчетливо различала гул поднимающихся к вершине соков. Сидя на краю поляны на замшелом, наполовину ушедшем в землю дереве, слышала шуршание споро прорастающей из-под подстилки молодой травы.

Цветки на кустах волчьего лыка уже открыли наивные розово-фиолетовые ротики и пили влажный, тяжелый от лесных испарений воздух.

Оставшиеся в тени островки осевшего снега дышали синим холодом и были обильно украшены желтыми сосновыми иглами, оборванными ветром еловыми веточками и крошечными крестиками березовых семян.

Ручей, приток Сазанки, летом совсем пересыхающий, сейчас грозно урчал в своей уютной теснинке, пенился и перекатывался по завалам и редким камням. Люша вошла в него по колено, наклонилась, плеснула в лицо обжигающей, перемешанной с лесным мусором водой, с наслаждением чувствовала, как сильная, заряженная упругим весенним разгоном жизни вода, словно молодой пес, треплет мокрый подол юбки, стремится свалить с ног, утащить с собой. Играла, боролась с ручьем, слушала неуверенную еще, сбивающуюся песнь зяблика и овсянки, отвечала им.