Посох для чародея - Сергей Джевага

— Господа, прошу пройти за мной. Бал начинается.

— Пошли, — важно кивнул Аш, произнес с наигранной бодростью. — А то есть охота, и бабы уже заждались.

— Про баб забудь, — погрозил я ему пальцем. — Ты ж вроде влюблен. Должен пылать чувством, петь сонеты пли даже серенады, точно не помню, томиться под окном у красавицы и побеждать врагов во имя своей королевы.

— Она графиня, — отмахнулся Аш. — Да и шучу я, шучу…

Мы прошли за ворота. Во дворе мэрии толпы важных гостей, все богачи Гента, идут к входу, переговариваются меж собой, отпускают плоские шуточки. Из-за массивных дверей доносится музыка, голоса, в больших окнах свет, какое-то мельтешение.

Здание мэрии новое. Строили совсем недавно, после того как старое совсем пришло в негодность. Архитекторы постарались придать ему величие, но чего-то не учли, и вместо сказочного дворца получился массивный и немного мрачный замок. Камень сероватый: пожалели денег на розовый мрамор, а краска, которой покрыли фасад, после первой же зимы потрескалась и облупилась. Крыльцо широкое, по бокам стоят каменные горгульи, пронзают людей взглядами слепых глаз. Жуть. Аж мороз по коже. Вот только сад хорош. Саженцы многих деревьев привозили издалека, некоторые даже из-за моря. Кустарник аккуратно подстрижен, травка ровненькая, сочная — видать, поливают каждый день. Из-за деревьев выглядывают белые крыши беседок, павильонов. Слышится журчание воды, фонтаны делают воздух прохладным и свежим.

Слуга провел нас по крыльцу, распахнул дверь.

— Великий маг Аш Альен с братом! — объявил он.

Вот, значит, как! Аш теперь уже великий маг. А я так, брат безымянный. В душе вспыхнуло раздражение, но я усилием воли подавил его. И правда, кто я такой? Никому не известный нищий маг-механик. Да и нужна ли мне эта известность? Это Аш у нас парень светский, популярный. Пусть стяжает лавры. А я скромненько в сторонке постою.

Меня ослепило ярким светом множества свечей (зачем зажгли, не знаю, солнце-то еще не село), оглушило музыкой, шумом людских голосов. Главный зал мэрии сиял показной роскошью. Везде позолота, дорогие сорта дерева, лучшие ткани. Под потолком черно-красные стяги Свободных Земель, черно-желтые — самого Тента. Помещение не просто большое, а огромное, как пшеничное поле.

Воздух спертый, наполнен тяжелыми запахами еды, резких духов, крепкого мужского пота. Народа очень, много. Зал забит. Люди прогуливаются поодиночке, иногда парами, разговаривают, хвастаются друг перед другом нарядами, украшениями. Многие едят, пьют. Столы с легкими закусками и винами хаотично разбросаны по всему залу. Возле них приличные очереди. Гости планомерно накачиваются спиртным, другие поглощают мясо и сыр, всякие заморские лакомства. Стопы быстро пустеют, но усердные слуги тут же бегут с подносами, убирают грязные блюда, надрываясь, тащат полные. В углу на постаменте расположился оркестр. Скрипки, флейты и арфы. Любимых мною гитар и барабанов, к сожалению, нет. Еще бы, плебейская музыка. Хотя руку даю на отсечение, этим сгусткам жира и гонора плевать, что слушать. Музыканты наигрывают какую-то медленную вычурную мелодию, кажется «Утро в лесу», стараются, выводят. Но на них никто не обращает внимания: время танцев еще не пришло.

В зале жарко, разодетые в шелка дамы активно машут веерами, пьют охлажденное вино. Мужчины о чем-то болтают, по обрывкам разговоров понятно — речь в основном о торговле, добыче руд, прибыли.

Аш затащил меня в толпу, остановился у столика с закусками и вином. Лицо довольное, высокомерное, как же — здесь он чувствует себя как рыба в воде. Ведь он почти один из этих напыщенных и расфуфыренных, богатых, популярных, светских… Я с тоской огляделся. Ни одного знакомого лица. Никого, с кем бы я мог перекинуться словом. Лишь чужие люди, равнодушные ко всему кроме самих себя.

— Ну как тебе? — Аш покрутился на месте, повел раскрытой ладонью. — Какая роскошь! Какие люди! Не те оборванцы, с которыми ты привык общаться.

— Вообще-то я сам из тех оборванцев, — хмуро ответил я. — Да и не понимаю я твоего восторга. Эти люди… бррр…

Аш нахмурился. На его гибком подвижном лице отражаются все оттенки чувств: досада, раздражение, гордость, самодовольство. Ох, и трудно ему будет в кругу этих ядовитых насекомых. Чувства надо скрывать. Тем более от таких. А то появится соблазн управлять тобой.

— Ты не понимаешь, Эскер, — принялся он поучать. — Именно эти люди заправляют всем. От того, насколько ты им понравишься, зависит, будет у тебя приличная работа или нет, будешь ли ты чего-то стоить, или твое место — на базаре в качестве грузчика. У этих людей деньги. А деньги, как ты, наверное, догадываешься, — это власть.

— Не спорю, — попробовал я оправдаться. — Но это же противно — перед кем-то лебезить, кому-то кланяться, лизать пятки. Ты же не пес, чтоб выпрашивать у хозяина обглоданные кости. Не лучше ли всего добиться самому, своими силами и умом?

Аш посмотрел как на придурка, оглянулся по сторонам — не видит ли кто, покрутил у виска пальцем.

— Ты глупец, Эскер! — рявкнул он. — Своими силами всю жизнь будешь биться в закрытую дверь. Зачем? Ведь рядом есть открытое окно. Самому, может, и лучше пробиваться, но вот так — легче. А это главное.

— Легче не значит лучше, — покачал я головой.

— Победителей не судят, — отпарировал Аш.

— И поэтому ты «влюбился» в графиню? — хмыкнул я.

Аш побледнел, упрямо сжал губы. На скулах заиграли твердые желваки. Он спрятал взгляд, а когда вновь посмотрел на меня, я увидел, что его глаза горят ярким безумным пламенем.

— Я ее люблю! — рявкнул он. — Но не тебе судить, нищ…

— Договаривай, — хмуро сказал я. — Ты хотел сказать — нищий придурок или, например, — несчастный дурак… Спасибо, братец. Я тебя тоже очень уважаю. По не ты ли еще лет пять назад был таким же?

Аш помотал головой — видно, понял свою неправоту, но ведь не признает. Никогда. В этом весь он. Спорит, далее если не прав. Упрямство присуще каждому в нашей семье в большей или меньшей степени. А что любит свою графинюшку — вижу, тут не надо быть даже магом.

— Ладно, прости! — сдался я. — Погорячился.

— Замяли, — быстро согласился Аш.

Вот так-то. Если сам не сделаешь первый шаг к примирению, то будет дуться до скончания веков.

Мимо прошла семейная чета. Муж — шарик на тоненьких ножках, щеки шире плеч, роскошный камзол не сходится на пузе. Заплывшие жиром глазки обозревают мир с сытой ленцой и брезгливостью: как это — мне, такому великому, приходится унижаться здесь, снисходить до этих… мда, этих… Жена — молодая красивая девушка. В дочери годится этому борову. Смотрит на мир удивленными глазами ребенка, что-то рассказывает мужу, он важно кивает, поддакивает, но видно, что не слушает. Женщина для него — погремушка, украшение. Или даже — здоровая породистая лошадка, которой можно похвастаться перед друзьями и просто знакомыми. А потом, когда надоест, завести другую. Еще породистее и красивее.