Век Екатерины - Казовский Михаил Григорьевич

— Да, Наталья на седьмом небе, — сухо подтвердил он.

— Ну, вот видите — внуков вам родит вскорости, нешто плохо? А с женою помириться не думали?

По лицу Суворова пробежал нервный спазм:

— Вы же знаете, ваше величество, что сие невозможно в принципе.

— Ах, голубчик, вы такой сухарь, право! Ну, случился с дамой амур, увлеклась, голова вскружилась — с кем не бывает? По-христиански надо ее простить.

— В первый раз простил. Благо она раскаялась. Мы с ней обвенчались даже символистически в храме, дабы Бог освятил наш союз повторно. Но она же изменила мне снова! Даже не уверен, что родившийся сын Аркадий — от меня!

— Разве это важно? Главное — не чья кровь, а чье воспитание. Воспитаете его истинным Суворовым — будет сын настоящий.

Александр Васильевич сохранял молчание и сидел, нахохлившись. Самодержица сказала миролюбиво:

— Полно, полно дуться, мой дорогой. Дело ваше. Главное, что я ожидаю от вас — неизменные виктории на полях сражений. Вы великий военачальник, гений русской военной практики, слава русского оружия. Ваше имя вписано золотыми буквами в нашу историю. И хочу, чтобы вы не отвлекались от высших целей — от того, к чему Бог вас определил. Бог и я.

Понимая, что аудиенция окончена, полководец встал. Вытянулся во фрунт, щелкнул каблуками:

— Рад стараться, ваше императорское величество!

— Вот и славно. Бог с тобою. — И перекрестила, одобрительно ему покивав.

После обеда появился Роджерсон, рассказал о самочувствии генерала Бецкого:

— Думаю, счет уже на часы. Словом, коли ваше величество собираются с ним проститься, надо поспешать.

Государыня завздыхала страдальчески:

— Очень плох бедняга? Ничего нельзя сделать?

— Совершенно. Годы берут свое. Умирает он не столько от болезней и немочей, сколько просто от старости. Мир душе его!

— А в сознании?

— Как сказать… В основном почивает. Что-то во сне бормочет. А когда ненадолго просыпается, то вполне осмыслен, разговаривает практически здраво.

— И о чем же?

— Интересовался, знает ли царица о его состоянии.

— Ну а вы?

— Я ответил, что знает. Он мне говорит: «Не хотела ли приехать проститься?» Я ему: «Мне сие неведомо». Он мне говорит: «Вы ея увидите?» — «Вероятно, да». — «Так скажите, что хотел бы проститься перед смертью». И закашлялся. Так нехорошо, сотрясаясь всем телом… Мы его с Анастасией Ивановной напоили клюквенным морсом. Он затих и опять уснул.

Раскрасневшись, Екатерина вынула платочек из рукава и слегка промокнула капельки, вступившие у нее на висках и на подбородке. Врач поймал руку самодержицы и пощупал пульс. Озабоченно произнес:

— Слишком учащен. Может быть, пустить кровь?

Выхватив запястье, государыня огрызнулась:

— Ах, оставьте, доктор. Я вполне здорова.

— Нервные нагрузки…

— Никаких нагрузок!

— Если вы поедете к нему на свидание…

— Я еще пока не решила.

— Надо поберечься.

Видно, до папа, дошли слухи, как мама вела себя в Петербурге и Москве — эти амуры с Бецким, и когда она вернулась домой, тут же с ней порвал. Вскоре умер. Мать жила в Париже, проедая остатки своего состояния. Я бы с удовольствием помогала ей, но Елизавета Петровна зорко следила за каждым моим шагом, каждой тратой, а свободных денег у меня не было. Не могла! Сестры мои умерли во младенчестве, только братик Фриц дожил до седин — весть о его кончине появилась в газетах года три назад. А мама умерла за два года до восшествия моего на престол. Жаль, что не дождалась. Я бы поселила ее в Питере и назначила ей приличную пенсию. Ссоры ссорами, а родной человечек как-никак… Вот теперь Бецкий отдает Богу душу. То ли «отчим», то ли отец… Мы повздорили с ним лет пятнадцать назад из-за Глашки Алымовой: старый селадон, потерял голову, он тогда влюбился в выпускницу Смольного. Поселил у себя в дому. И мечтал жениться. Разница у них была в 54 года! Фуй, какой скандал! Нам с Bibi еле удалось ее выдать замуж за Алёшу Ржевского. Правда, он масон — только кто у нас теперь не масон! Главное, от Бецкого оторвали. С ним, беднягой, вскорости случился удар, от которого кое-как оправился, но зато ослеп окончательно… После той истории с ним и не общалась…

Жалко старика. Надо бы поехать проститься. Даже если и не отец — столько лет был при мне, у трона, столько сделал доброго для России! Основал воспитательные дома в Питере, Москве и губерниях, Смольный институт, много лет возглавлял Академию художеств и привлек Фальконета для сооружения памятника Петру. Мы всегда дружили. Я была на свадьбе Bibi и крестила ее детей… Надо бы поехать, надо, надо, но опять ведь пойдут разговоры про наше родство! Мол, похожа на него и вообще ношу черты рода Трубецких. Если б не была государыней — пусть, не страшно. Но царица не может быть бастардом! Если я бастард — значит, узурпаторша. Узурпировала власть дважды: сбросив с трона мужа, Петра Федоровича, и затем не отдав бразды правления Павлу — в день его совершеннолетия… Для чего мне это роптание? Меньше поводов для досужей болтовни — жизнь спокойнее. Прежде, чем уйти, я должна завершить два великих дела с Суворовым — реставрировать Бурбонов во Франции и очистить Константинополь от турок. Павел и Саша с Костей могут одни не справиться…

А поехатъ-то надо, надо. Как же не проститься? Он и Лешу моего, Бобринского любил, столько сделал для его воспитания в Кадетском корпусе… Разве только поехать тайно? Чтоб никто не знал и не оставалось никаких записей в камер-фурьерском журнале? Взять с собой в напарницы Королеву — эта не продаст. Надо всё обдумать как следует…

Размышления ее прервал Гавриил Романович Державин, председатель Коммерц-коллегии, но по-прежнему исполнявший обязанности кабинет-секретаря императрицы. Он всегда бы одет безукоризненно — в полном соответствии с этикетом, в парике, надушенный и улыбчивый. Шаркнул ножкой.

— Как идет подготовка к тезоименитству?

Тот ответил:

— Полным ходом, ваше величество. Все необходимые продукты закуплены, залы украшаются, а балет репетирует.

— Ода твоя готова ли?

— Да, вчерне готова. Но еще не доволен отдельными пассажами, буду улучшать.

— Улучшай, улучшай, голубчик. На тебя надеюсь. Мне-то недосуг вникать во все мелочи будущего праздника — ты уж постарайся.

— Уж не огорчу, сделаю как велено.

— Ты присядь, дружок. Дело есть. — Помолчала, пожевала губами. — Знаешь ли про Бецкого?

— Кто ж теперь не знает! Петербург — как большая деревня, все про всех всё знают.

— Похороны надо устроить скромные, но достойные. Привлеки к сему Федю Ростопчина и еще Колю Салтыкова. Скажешь — по моей воле. А с Архаровым я сама переговорю — похороним в Александро-Невской лавре. Отпевание там же, в Благовещенском соборе. Службу заупокойную пусть ведет кто-нибудь не очень высокий.

— Может, архимандрит Анастасий?

— А, законоучитель в Кадетском корпусе? Очень хорошо.

— Надо ли ожидать присутствия вашего величества?

Опустив глаза, самодержица сделала вид, будто ищет у себя на столе важную бумагу. Повозившись и пошелестев, снова обратила взор на Державина:

— Что, прости?

— Соблаговолите ли присутствовать на прощании?

— Недосуг, недосуг, голубчик. Да и чувствую себя скверно при такой жаре. А стоять в церкви в духоте вовсе не смогу. Упаду без чувств. Думаю, что проку от этого выйдет мало, верно?

— Совершенно верно, матушка-государыня.

— Ну, ступай, боле не держу. Если всё устроишь, как я желаю, награжу по-царски.

— Выше головы прыгну.

Как же надоело юлить и лавировать! Участь императрицы — самая печальная участь на свете. Не могу поехать на похороны к собственному отцу. Или названному «отчиму». Это все равно. Десять раз подумаешь: что кругом скажут, как сие расценят. Вечно на виду. Вечно под прицелом. Одинокая и несчастная. Стоят ли все богатства и власть тихого семейного счастья? Отчего невозможно то и другое одновременно? Я всегда хотела властвовать над другими. Будучи сто раз убежденной: там, где власть, там и деньги, там и персональное счастье. Анне получается. За одно расплачиваешься вторым. И теперь уж поздно что-то в жизни моей менять. Значит, на роду так написано. Так хотел Создатель.