Кащей и Ягда, или небесные яблоки - Марина Вишневецкая

И тут мимо Жара с тоненьким писком нечисть вниз пронеслась — оступилась, должно быть. И вот летела теперь, верещала… Но длилось это недолго. Снизу послышалось вдруг: хлобысть! Но не о камень хлобысть, а шумно и хлестко — о воду. И прочая нечисть тоже это расслышала, залепетала:

— Скоро! Скоро уже!

— Цыть, позорные! — шепотом крикнул Жар. — Ведь разбудим же!

Потому что лаз этот прямо к пещере Дажьбога вел. Потому что Велес велел в тишине ползти, не шептаться. Но сверху опять долетело:

— Давай тоже! И мы!

— Я боюсь!

— А зажмурься!

И с тоненьким визгом возле него пронеслись — все четыре. Он их по плескам считал: плюх, плюх, плюх… И опять же: хлобысть!

А когда обернулся Жар, чтобы вниз посмотреть, — точно, воду увидел. Темную, но не черную! Это Велес его научил: если будет вода хоть немного светлеть — а она всё светлей и светлей становилась! — значит, скоро в пещеру примчится Дажьбог — после долгого дня отдохнуть.

И еще посветлело немного вокруг. И нога — или все-таки задняя лапа? — от волнения соскользнула с уступа и тоже вниз — в хлесткую воду его увлекла.

Люди чувствуют и действуют

1

Чужое чужому рознь! Да и не были им ладейные люди совсем уж чужими, если Мила, родная сестра Родовитова деда, замуж к людям ладейным ушла. И, значит, детей родила. И внуки ее, а может быть, уже правнуки даже — вот они, в чудной ладье к ним приплыли. А то почему бы еще самый славный из них был не с белыми волосами, а с русыми? А другой был и ростом, и голосом, и повадкой, на кузнеца их, Силу, похож. А третий вообще их слова понимал — значит, Мила его научила! И при князе он был его правой рукой, говорил: «Зтой! Кудйа? Пропузтьи! Этйа кньязь!» — потому что в тумане, конечно, столпились люди, шеи тянули, а то и толкали друг друга. Как на ладейного князя было не посмотреть? И до чего же видным он оказался. Ростом был чуть не с Жара! А лицом и улыбкой совсем человек, разве шлем на нем был не такой, как на всех, а клейменный двумя топорами и птицей. Жалко только, что очень он быстро с Родовитом вместе ушел. И еще со вторым из ладейных — люди так его и прозвали: Зтой-Кудйа.

А когда разошелся туман, вот тогда они остальных разглядели — пока те место себе для стоянки ходили искать — и по Селищу, и вокруг по полянам. А потом еще к лесу пошли, веток еловых себе нарубили, а потом на высокий берег вернулись и стали на нем шалаши возводить. Должно быть, поближе к ладье своей быть хотели — и ночью, и днем.

Только речь их чужая немного смущала людей. И что сами они высокие очень и получается так, что все время сверху глядят. И что только сложили себе шалаши, снова в лес без всякого спроса пошли — теперь уже на охоту. А другие выплыли на середину реки и без спроса свой невод в воду закинули. Но только и их понять было надо: изголодались, должно быть, в пути. А Родовит так сказал Ладе с Мамушкой, а за ними уже и все повторять принялись: это Симаргл, не иначе, людей ладейный прислал. Потому-то они и воины все на подбор! Потому-то, чтоб были они невредимы, Симаргл их ладью своим облаком скрыл, будто птенчика — белым яйцом. Одна Ягда этому не поверила. Не будет, сказала, Симаргл против воли ей жениха присылать! А она его не об этом совсем просила.

И до чего же смышленая девушка Ягда была — Зайцу тоже ведь не поверила, будто Кащей уже никогда не вернется. Хотя Заяц ей и оберег показал, и сказал, что нашли его возле пещеры, где Коловул и Лихо живут, где и другие волки стаями бродят, — и не соврал ведь почти! — а только после нашла Ягда Утку и его всё заставила повторить: где нашли, как, кто первым увидел, утро ли было, вечер, дождик ли шел… Послушала Ягда Утку да и сказала: «В другой раз когда врать соберетесь, вы между собой сговоритесь сначала!» А потом еще, к вечеру ближе, нарочно Утку у шалашей ладейных нашла, отозвала в сторонку, спросила:

— Ты Щуку любишь?

— Нет, — сказал и глаза опустил. — Щуку нет… Ее не люблю.

— Вот и славно! Когда стану княгиней, непременно на Щуке тебя женю!

Покраснел Утка с конопушками вместе:

— Это, Ягда, как боги скажут…

— А вот так вот и скажут! — и рукой стала в воздухе посох искать, а когда не нашла его, то ногой ударила оземь. И потом заметила только, что ладейный жених на нее стоит и глядит. Не глядит, сразу видно — любуется ею, потому что во гневе Ягда еще лучше была. И глаза у нее, и щеки еще ярче горели, а уж волосы вихрились и разбегались, будто поле спелое на ветру.

Это Мамушка гостя к ней привела. Поклонилась, точно уже княгине, сказала:

— Ягодка, не откажи! Князь-отец тебе очень уж просит князю ладейному, Инвару, Селище показать.

— Инвару… Зелижче… — так повторил, и зубы свои большущие показал. Полон рот у Инвара зубов оказался. Подумала Ягда: лучше бы не улыбался, — а словами сказала:

— Зелижче? Покаджу!

И Мамушка лицо руками прикрыла, потому что нехорошо это было — при госте смеяться. И Утке с Зайцем было это нехорошо. А только прыснули оба. И Инвар от этого тоже развеселился, в ответ еще больше зубов показал.

Ну и ладно, подумала Ягда, отчего бы в самом-то деле человеку из такого уж далека, который и море своими глазами видел, а Селища вот не видел ни разу, родного селения не показать? И повела его — Утка с Зайцем, конечно, следом за ними пошли — к кузнице для начала:

— Это — кузница! — и рукою взмахнула. — Ее первый огонь бог Сварог раздувал! — потом дальше, к дому Дара пошли. — Здесь живет старый Дар. Он гончар. Его пращура сам Симаргл горшки лепить научил! — а когда до Лясова дома дошли, старику поклонилась: — А это — сказитель наш, Ляс. Правым глазом он видит богов. Если он не поет, то боги скучают. А люди не помнят, для чего и живут.

— Длья! Чьего! — улыбнулся ей Инвар и волосы Ягдины тронул. — Ягда… Ваша нивиэста. Инвар и Ягда! — и руки не убрал.

И тогда Ягда тоже сделала вид, что хочет князя погладить. Коснулась его бороды да вдруг и вырвала белую прядь.

— И-у! — больно Инвару было. Так за щеку схватился, точно зуб у него заболел.

А Ягда прядь его намотала на палец и громко, никого не стесняясь, сказала:

— Разрази тебя лихоманка, как Перун Велеса разразил!

Испугались Утка и Заяц, что обидится гость. А ладейный князь, лишь прошла его боль, еще ласковее на Ягду взглянул. Он-то подумал: такой у здешних людей обычай — волосами перед свадьбой меняться. Подошел к ней поближе и дернул из косы волосок.

Чем бы кончилось всё, не ударь Ляс по струнам? Оттолкнула бы Ягда гостя, убежала бы прочь — что напрасно гадать? Ляс на крыше, под низким небом сидел — тесно стало словам между Лясом и небом, так запел он — и дрогнуло сердце у Ягды, а ноги в землю будто вросли.