Лань - Магда Сабо

В творчестве Магды Сабо возникает также, многократно и разносторонне освещаемый, вопрос взаимопонимания поколений. Должно быть, еще со времени тургеневских «Отцов и детей», но особенно сейчас, во второй половине XX века, эта тема рассматривается обычно как противостояние зрелых, еще полных сил, но до какой-то степени отчуждающихся уже от собственной юности «отцов» и решительно требующих себе места в активном социальной жизни, хотя еще слишком зеленых, не сложившихся Каи личности «детей». Магда Сабо, которой несомненно присуще глубоко ответственное чувство перед завтрашним днем, в своих произведениях для юношества всегда стремится научить и юных в взрослых взаимопониманию, взаимоуважению. В 1967 году она опубликовала роман, в котором уже специально взяла эту тому, заострив ее до последней крайности, создав ситуацию жестокой непримиримости между только входящим в жизнь и зрелым поколением («Моисей, книга первая, глава двадцать вторая»); искренне стараясь понять изнутри сущность обуревающего молодежь протеста, ее стремления по-своему организовать свою жизнь, она бережно, убедительно показывает, что только высокая цель – ради следующего шага в утверждении гуманизма – и только чистые руки, чистые средства делают присущее молодости бунтарство осмысленным и справедливым.

Однако гораздо больше места в творчестве Магды Сабо занял другой, не столь часто разрабатываемый литературой аспект этой темы поколений. Для нее, особенно в шестидесятые годы, острей зазвучало сопоставление обратного толка: уже взрослых, в расцвете лет и творческой активности «детей» – и отходящих от дел, доживающих свой век «отцов». Были тому и личные причины: нелегкая старость родителей, близко наблюдаемые судьбы их друзей-сверстников, смерть отца, наконец, тяжелая, долгая, смертельная болезнь матери.

Роман «Пилат», написанный в 1963 году, дополнил галерею созданных М. Сабо женских образов еще одной сложной и многозначной фигурой. Женщина сильная, одаренная, самоотверженный врач, социально-полезная личность, безусловно нужная людям, обществу, Иза не выдерживает экзамен лишь на самую простую – домашнюю, казалось бы, только частной ее жизни касающуюся – человечность. Но эта деталь, частность под умным пером Магды Сабо вырастает в серьезную социальную проблему. Своеобразная архитектоника романа, построенного как бы концентрическими, все сужающимися кругами, не сразу, но круг за кругом проясняет, выявляет душевную неполноценность героини, постигшую се незаметно для нее самой атрофию чувств, заменить которые в человеческих отношениях не может даже самый ясный, самый благонаправленный интеллект. И дает себя знать эта особенная неполноценность сперва, разумеется, только в сфере интимной жизни, разрушая самые задушевные связи. Издали Иза все еще видится людям совершенством – по что из того, что она окружила мать умным, до последней мелочи продуманным комфортом, – ее сердце не умело сочувствовать, сопереживать другому, даже самому родному сердцу и потому оказались напрасными все усилия ее разумной моли: лишенная ощущения собственной нужности – главного смысла человеческого существования, мать теряет вкус к жизни и, охваченная отчаянием, безнадежностью, трагически ее обрывает.

Магда Сабо еще не раз возвращается к этой острой мучительной теме (в радиопьесе «Перемирие», 1965, во многих новеллах, изданных сборником в 1967 г.). С присущей ей чуткостью, но и прямотой она обратила внимание на важную для всего общества неустроенность: ей очевидно, что изменившиеся отношения в нынешней семье требуют какого-то нового «воспитания чувств», чтобы гуманизм современного человека не оказался ниже его интеллектуального уровни.

Воспитание чувств. Нравственное совершенствование человека. Для Магды Сабо важным звеном в нем является воспитание чувств гражданских. Оно подымает индивидуум над опытом его частной жизни, раздвигает горизонты, научает видеть закономерности и связи явлений, через общее дает способ к преодолению многих личных невзгод. Какой здоровый и своевременный выход незаурядной энергии Эстер Энци нашелся бы еще в начале ее сознательной жизни, но отдели ее от задач и тревог большого мира глухая стена семейных предрассудков, обывательской обособленности большинства обитателей ее провинциального городка.

Такой же искусственной стеной отгорожены от реального мира и многие другие героини Магды Сабо. А когда стена рушится, они – даже самые сильные и цепкие из них – оказываются беззащитными, нежизнеспособными или до конца дней несчастными. Эта тема назревала в творчестве писательницы исподволь, косвенно проявляя себя почти везде, полнее прозвучав в ее исторической, пронизанной предчувствием революции драме «Наследие Фанни» – весьма самостоятельной обработке известной пьесы венгерского писателя просветителя конца XVIII века Йожефа Кармана. Однако наиболее глубоко и драматично разработана эта тема в романе «Улица Каталин», вышедшем из печати в 1969 году.

«Улица Каталин», быть может, самая добрая, но в то же время и самая суровая книга Магды Сабо. Она добра к людям (кроме сознательных носителей зла, вроде фашиста Солдата, погубившего Генриэтту), готова простить чуть ли не любые непредумышленные их проступки, но сурово отрицает право на социально бездумную жизнь, роковую и для них самих, и для всего общества.

Роман строится как бы в двух плоскостях. Основной сюжет располагается в шести главных хронологических срезах, одинаково важных для всех действующих лиц и навечно, хотя во многом по-разному запечатлевшихся в их сознании. Этому предшествует краткая экспозиция: три небольших главки, три «места действия», в которых мы застаем героев, когда само действие – прожитая, но только сейчас по-настоящему осознаваемая жизнь – в главном позади. «Мест действия» три, потому что все они, герои, давно уже далеко друг от друга, давно потеряли свою улицу Каталин – образ безоблачного мира, – хотя она продолжает жить в них, рядом с ними: для Ирэн и Балинта – в географической близости, для безвольно унесенной от родины Бланки – в мечтах, которые для нее единственная подлинная реальность, для убитой Генриэтты – в том смутном, но смело сконструированном автором мире ушедших, из которого она постоянно ускользает на землю, к тем, кто помнит и думает о ней. («Человек на этой земле но исчезает бесследно; он живет, пока кто-то помнит о нем», – говорила еще героиня «Лани».)

О ней, Генриэтте, помнят они все, пытаясь понять, как могло произойти то жестокое, бессмысленное, что произошло, – и с нею, и с ними всеми. Три семьи на улице Каталин жили так чисто и дружно, так по-человечески тепло и красиво, что вырванная фашизмом органическая часть этой общности – еврейская семья Генриэтты – открыла в самой жизни всех остальных героев зияющую, незаживающую рану. И они уже не могут быть счастливы буднями доставшейся – оставшейся им жизни, и мысленно каждый по-своему все кружит и кружит в поисках путей к утерянному счастью – счастью незамутненной человеческой близости. Внутренний монолог Ирэн – ведущий голос – время от времени сменяется голосом автора, но голосом, окрашенным всякий раз в иную тональность, в зависимости от того, чье эмоциональное восприятие передает: Балинта, Бланки, или даже физически уже не существующей, но такой реально-земной, почти осязаемой Генриэтты. Всех их память упорно возвращает то в чистое, наглухо отгороженное от внешнего мира отрочество, то к травмам войны, ворвавшейся в их заповедное царство страхом, мучительной парализующей растерянностью, расовыми гонениями, смертью. Но дело но в самой памяти: все они чувствуют, что там, на улице их юности, истоки всего светлого, всех заложенных в каждом возможностей, – однако оттуда же идет и их несостоятельность перед реальной жизнью, обернувшаяся личными неудачами, преступной безответственностью, приведшей даже к потере родины, глубокой внутренней опустошенностью.

Глуше, неувереннее становится с каждым новым вступлением голос «сильной» Ирэн Элекеш, поначалу так твердо убежденной в собственной непогрешимости, но постепенно, из мозаики разновременных воспоминаний, отчетливее познающей себя и свою объективную вину перед слабой и доброй Бланкой, от которой не paз принимала плоды ее грешных усилий, по которой сама никогда не протянула вовремя умную, твердую руку помощи, не отвела от края нравственного падения; перед Генриэттой, от которой отгородилась душой, поддавшись столь мелкому и пустому в тех трагических обстоятельствах чувству ревности. И с непреложной очевидностью открывается наконец героям романа та горькая истина, что в действительности они не умели жить и любить, оттого и теряли даже друг друга – сперва Генриэтту, потом, в новых и столь же не понятых ими трагических событиях 1956 года в Венгрии, Бланку, своей социальной инфантильностью обрекшую себя на жизнь без родины.