Искатель. 1997. Выпуск №2 - Александра Маринина

Профессиональная гордость… Престиж… Эти качества свойственны не только людям. Они есть и у животных. Никто не знает, что заставляет ездовую собаку день за днем, милю за милей, выбиваясь из последних сил, тащить тяжело нагруженные нарты. Страшный, непосильный труд! Он убивает собаку. Но попробуй выпряги ее, и они сдохнет, сдохнет от обиды и тоски.

Верховые лошади… Нет для них большего счастья чем неудержимо рваться вперед, стлаться по земле в бешеном сухом карьере. Это их работа, они рождены для нее, и, как бы ни была тяжела эта работа, она — высшее выражение их существа, их жизнь и единственная радость.

Познал дьявольскую радость бешеной скачки и Мавр. Уже в четвертом заезде на 1500 метров для двухлеток он веселым ржанием возвестил о своей первой в жизни победе. Что произошло, Мавр не понимал, но по тому, как звенела кровь и кружилась голова, чувствовал: что-то необыкновенное.

Победы отравили Мавра, заразили, и уже ни одна сыворотка не могла спасти его от этой болезни. «Вперед только вперед, быть первым, не дать себя обойти!» — вот что стало его девизом.

Ипподром Мавр изучил, как свой денник. Поначалу его пугали шум и неистовый рев зрителей, тугими волнами катившейся с трибун, но потом он привык к нему, как привыкают к морскому прибою. Дальше — больше. Этот рев превратился для него в неотъемлемую часто скачек. Еще в конюшне, заслышав его, Мавр весь напрягался и возбужденно подрагивал.

На стартовой черте Мавр дрожал, как малярийный — жестко и безудержно. Топчась, он шумно втягивал нервно трепетавшими ноздрями воздух и нетерпеливо всхрапывал. Тело наливалось энергией, силой, азартом. Удар колокола выбрасывал его словно из катапульты. Теперь — вперед! Не выпускать никого, вести. Его карьер — сухой, бешеный, внезапный — дробью рассыпался над ипподромом, приводя зрителей в неимоверный восторг. От заезда к заезду Мавр совершенствовал свой бег. Он научился распределять свои силы и уже не боялся выпустить вперед зарвавшуюся лошадь. Нервная система Мавра могла выдерживать большие напряжения, и финиш его иногда бывал таким бурным, что даже видавший виды Филин только ахал от удивления. Каждой клеткой своего сильного, неутомимого тела Мавр стремился к победе. Эго была его жизнь. А жить для него — значило побеждать. Он вкусил радость побед и не желал расставаться с ними.

Своими успехами Мавр в первую очередь был обязан Филину. При всем своем жестоком отношении к лошадям, Филин был талантливейшим наездником, чувствовал лошадь — ее дыхание, ритм, умел выжимать из нее секунды. Что за клад у него в руках, он понял сразу, но когда увидел Мавра в работе, задрожал, как нищий при виде золота. Жеребец превзошел все ожидания. В скачке Филин чувствовал Мавра всем своим существом, понимал его и, видя, как он рвется к победе, делал самое необходимое: учил обходить соперников на поворотах, учил злости, учил самому главному — науке побеждать. Когда Мавр полностью усвоил это, Филин стал учить его чувствовать дистанцию. Через несколько уроков жеребец чувствовал ее лучше наездника. Как механик вслушивается в работу двигателя, так и Филин вслушивался в дыхание Мавра. Оно было сильным, ровным, упругим. Так работают мехи на кузнице. Лишь иногда, на финише, когда кто-то пытался обойти Мавра, Филин, еще ниже пригнувшись, похлопывая коня по разгоряченной шее, жарко шептал: «А ну наддай, Мавруша, покажи ему, покажи, как мы бегаем!» И Мавр показывал. Он чуть всхрапывал, косился на соперника диким, помутневшим от злости взглядом и, для cтpaxa оскалив морду, наддавал.

Жеребцы-одногодки побаивались Мавра. Виной всему был его характер — не то чтоб злой, а просто отчужденный — сказалась система выездки Филина. Сам Мавр не задирался, но и спуску никому не давал. Всем своим поведением он как будто говорил: «Я вас не трогаю, оставьте и вы меня в покое». С тренером у Мавра отношения были еще сложнее. Вспыльчивые и самолюбивые, оба относились друг к другу настороженно, но с уважением. Филин ценил Мавра за бойцовские качества, а Мавр Филина, как ни странно, за умение сидеть в седле. Это слияние было настолько органическим, что в скачке они почти не чувствовали друг друга. Это были две пружины одного механизма: откажи одна из них — рекордам конец.

Но если бы им пришлось расстаться, то они расстались бы без сожаления. Может быть, слегка взгрустнул Мавр. Филин — нет. Он был жокей. Менял лошадей как перчатки, привязанностью не страдал, и Мавр в его спортивной карьере остался бы как воспоминание о победах.

Мавр брал призы, Филин торжествовал. Еще бы! Кому не приятно ходить в чемпионах?!

Эту полосу своей жизни Мавр помнил смутно. Платформы, трюмы пароходов, чужие ипподромы — все слилось в пульсирующую, стремительно летящую под ноги гарь беговой дорожки.

Это был круг без начала и конца.

Мавр начал уставать. Но Филин не хотел замечать этого. Ему нужны были рекорды, слава. Он хотел выжать из Мавра все, на что тот был способен, И выжимал. Выжимал варварским, диким способом, чуть не насмерть загоняя жеребца.

Мавр никогда не хитрил, всегда и везде выкладывался весь, без остатка, как бы тяжело ему ни приходилось. Именно это его и погубило. В одном из заездов он почувствовал боль в правом плече. От испуга сбился с ритма. Филин выругался и огрел его хлыстом. Мавр рванулся и тут же почувствовал боль в правой ноге. На финише он был четвертым.

Соскочив на землю, Филин чертыхнулся и в сердцах треснул Мавра, кулаком по шее. Мавр, вскинув голову, злобно фыркнул.

— Шалишь! — крикнул Филин, с трудом сдерживая жеребца. Туго рассекая воздух, свистнул хлыст. Раз… другой, третий! И здесь впервые в жизни Мавр вышел из повиновения. Оскалившись, он молча грудью прыгнул на Филина, укусил его и сбил с ног. Неизвестно, чем бы все кончилось, если бы Мавра не оттащили в сторону.

Вскочив, Филин отряхнулся, перекинул хлыст из левой руки в правую и шагом, не предвещающим ничего хорошего, двинулся на жеребца. Один из жокеев преградил ему дорогу:

— Иди душ прими, помогает.

Филин не ответил. Заложив руки за спину, смотрел он круглыми, потемневшими от злости глазами на Мавра. Тот, похрамывая, уходил в конюшню.

Через полчаса доктор констатировал:

— Разрыв связок на сухожилиях правой передней ноги, разбито плечо.

Так закончилась короткая, но блестящая спортивная карьера Мавра

После недолгих рассуждений Мавра отдали в школу верховой езды.

«Пусть поработает, к кобылам ему еще рано, молодой», — решило начальство. Так Мавр обрел новый дом. Впрочем, от старого он почти ничем и не отличался. Такая же конюшня, такой же денник, только вот жизнь началась совершенно новая — спокойная, размеренная, без происшествий. Почти месяц Мавра не трогали. Его это устраивало. Перенапряженный организм требовал отдыха, нервная система — покоя. Через день к нему приходил доктор. Ругая Мавра всяческими ласковыми словами, он перебинтовывал ему ногу, втирал в плечо какую-то странную, резко пахнущую мазь, щекотал, давал на прощание кусочек сахара и, весело насвистывая арию тореадора, уходил. Расположением его, как, впрочем, и всех других, Мавр не баловал, но, когда почувствовал, что боль в плече затихает, без всяких приказаний, как самый послушный пациент, поворачивался нужным боком, приподнимал ногу. «Ишь ты, какой понятливый», — восторгался доктор и в награду за это давал ему еще кусочек сахара.