Счастливые бывшим не пишут - Елена Лабрус
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Постараюсь, — не посмел её сейчас обнять Марк.
Ему требовался душ, чтобы физически смыть с себя эту грязь, и вечер выдался душным.
— А твой друг? Так с ней и живёт? — Аня пошла с ним.
— Развёлся, — тряхнул головой Марк, откидывая назад мокрые волосы. — И года не прошло. Вернулся. Пытался наладить отношения с женой. Но не получилось. Всё, что он смог — жена разрешила ему общаться с ребёнком.
— Вы так и не общаетесь? — она провела по его груди пенной мочалкой.
— Общаемся, но увы, уже далеко не так, как раньше, — привлёк он её к себе.
— Наверное, это цена, которую вам обоим пришлось заплатить. Увы, ошибки — это дорого.
— И увы, каждому не объяснишь.
Его руки заскользили по её мокрому обнажённому телу.
— Каждому и не надо. Те, кому ты важен, поймут и не осудят, — откликнулась она.
Её соски напряглись. И говорить больше не хотелось. Да было уже и ни к чему.
Губами к губам, кожей к коже, телом к телу они слышали друг друга и так. И понимали.
— Я не буду ей писать, — выйдя из душа, взял телефон Марк. На экране светилось больше двадцати пропущенных звонков и столько же сообщений. — Да, я дорого заплатил. Но она уже давно для меня пустое место.
— Один умный человек мне сказал: счастливые бывшим не пишут, — тряхнула Печенька мокрыми волосами.
— Подпись. Печать, — улыбнулся Марк и заблокировал абонента.
Всё, что было «до» больше не имело значения.
И что бы ни случилось потом, Марк мог с уверенностью сказать: это были счастливые полгода — их полгода в Стамбуле.
А потом они вернулись. И Ане сказали, что она может потерять ребёнка.
76. Анна
Низко расположенная плацента, тонус матки, отслойка, кровотечение, и самое страшное — угроза прерывания беременности, я слышала всё это второй месяц.
Меня увезли на скорой через неделю после возвращения.
Я встала ночью в туалет и увидела кровь.
Усталая доктор, проводя на редкость болезненный осмотр, сначала задавала вопросы, потом сняла окровавленные перчатки и покачала головой:
— И о чём люди думают! Сначала ездят беременные отдыхать в Турцию, а потом плачут, что ребёнка потеряли.
Я онемела от ужаса.
— Что ты на меня теперь смотришь? Сколько абортов сделала?
— Ни одного.
— Да ни за что не поверю, — посмотрела она в карту. — Двадцать восемь лет и ни одного?
Что-то в ней было от мясника. Мощные руки. Резиновый фартук. Не первой свежести халат.
— Я потеряю ребёнка? — едва могла я дышать.
— Сегодня нет. Но матка в тонусе. Угроза преждевременных родов. Хорошо отдохнула? — усмехнулась она. — Можешь одеваться.
— Я не отдыхать ездила. Работала полгода в Стамбуле.
Придерживая живот, я спустилась с кресла.
— Ну да, зачем на учёт вставать, зачем у гинеколога наблюдаться, анализы сдавать, когда в Стамбуле больше платят.
— Я и на учёте состою, и у гинеколога наблюдаюсь, — я хотела сказать и про свекровь, что нашла мне врача в Стамбуле, и про то, что прилетала в Москву, как раз встать на учёт и сдать анализы, но промолчала. Вряд ли её вообще интересуют мои ответы. — До сегодняшнего дня беременность протекала хорошо и меня ничего не беспокоило.
— А с сегодняшнего, милочка, у тебя угроза отслойки плаценты. Летайте дальше по вашим Турциям, — разорялась она, застилая на кушетку одноразовую простыню. — Иди ложись, на УЗИ ещё посмотрю.
Я слышала, как Марк за дверью мерит шагами коридор. Чувствовала, каким каменным, напряжённым был живот. Как беспокоится наш малыш. Как невыносимо болит поясница. И пожалела дважды: о том, что сразу не позвонила Елене Сергеевне, и о том, что меня привезли именно в эту больницу.
В монитор врач смотрела молча, всё так же недовольно поджав губы. И как бы я ни беспокоилась, спрашивать её ни о чём не хотелось. Что ничего хорошего она не скажет, было понятно и так, но как это поможет мне или малышу? Мне казалось, врач должна была меня успокоить, но она ничего была мне не должна — злилась, цеплялась, раздражалась, а я была вынуждена защищаться. Вряд ли её поведение было безопаснее перелёта, но в мире полно людей злых, глупых, скорбных главою, обращать на них внимание — всё равно что кидать камни в каждую лающую собаку.
Всё, чего я хотела: чтобы мне дали нужное лекарство (это она, я надеюсь, обязана сделать) и отсюда уйти.
Она так ничего и не сказала. Вышла, видимо, чтобы отдать указания медсестре.
И вернулась, когда та уже сделала мне укол.
— И далеко собралась? — спросила она, когда я встала с кушетки.
Куда угодно, лишь бы от вас подальше, подумала я, застёгивая кофту.
— В стационар, пару дней понаблюдаем, — распорядилась она.
— Спасибо. Я утром позвоню своему врачу и лягу в тот стационар, что он сочтёт нужным.
Забрала со стола свои бумаги и вышла.
Что она несла мне вслед, я даже не слушала.
— Поехали домой, — вцепилась я в руку Марка.
Он, конечно, женщин не бьёт, тем более врачей, но, честное слово, даже у меня было желание ей врезать. Если она сейчас выскочит и что-то скажет обо мне, боюсь, он может не сдержаться.
Главное, сейчас не заплакать, уговаривала я себя, а то он не сможет вести машину.
— Всё хорошо, — улыбнулась я. — Не так чтобы совсем хорошо, надо обследоваться, но здесь мне ничем не помогут.
И вот второй месяц я лежала в постели.
77
Стирка, готовка, любые дела, требующие физического или психологического напряжения, общение с неприятными людьми (как деликатно сказал мой врач) — всё пришлось отменить.
Временно или насовсем до самых родов пока было неясно — это скажут врачи и результаты обследований. Но мне разрешили вернуться домой, и я сочла это хорошим знаком.
— Ничего, полежишь, — похлопала по одеялу Елена Сергеевна. — Не ты первая, не ты последняя. Отслойки плаценты нет. С моим внуком всё хорошо. Ну, гипертонус. Бывает, плод крупный. Такой славный бутуз, — улыбнулась она. — В двадцать восемь недель рожать, конечно, рановато. Но дотянешь до тридцати четырёх — уже будешь молодец.
«Мальчик, — улыбнулась я. — Марк будет рад».
— Мы заявление в ЗАГС подали, — сказала вслух.
— Ну, молодцы. До рождения
