Трудовые будни барышни-попаданки 3 (СИ) - Дэвлин Джейд

Был он значительно меньше. Зато именно в этом «несохранившемся здании», как говорил экскурсовод, крестили Пушкина. Будем считать — счастливая примета!

За временем я не следила. Конечно же, была не ночь, а поздний вечер.

Батюшка уже облачился в белое. Певчие, возможно столь же срочно созванные, угостились хорошим вином и старались на славу. В любом случае эту церемонию уж никак не назовешь «тайным венчанием».

Свидетели нашлись легко — двое адъютантов его сиятельства, приехавшие вместе с ним. Они стояли за нами, держали увесистые венцы.

Я уже привыкла и обедню стоять, и вечерню, и всенощную — тут без этого никак. Но все равно казалось, время тянется, словно все еще неосвоенная мною резина. Серу надобно добыть… Господи, о чем я думаю в доме Твоем? Да еще и двое этих молодых бедолаг с отнюдь не бутафорскими венцами. Как у них руки не затекут?

Запах ладана и свечи как в тумане. Смешно, право слово, впервые венчаться с тем, с кем уже одну жизнь прожила и на вторую замахнулась. Но от этого еще волнительнее…

— Держись, Мушка, — шепотом сказал муж, когда отзвучали последние слова вечной клятвы перед Богом. — Теперь не пропадем.

И когда мы пошли из церкви под торжественный колокольный звон, на паперти не стал сдерживаться, подхватил на руки, да так и нес до самой кареты.

Глава 51

Финальная интерлюдия

Часть первая

— Мистер, здесь ветрено. Не желаете в каюту?

Я вежливо кивнул стюарду: «мистер русский пассажир еще немного побудет на палубе». На ней и ветрено, и дождливо — как еще может быть, когда морской рейс в декабре? Но все же не морозно.

Похоже, я начал новую жизнь, когда на дворе декабрь, а вокруг — ни льда, ни снега.

Начать новую жизнь оказалось просто, хоть и немного хлопотно. Основные хлопоты ждали меня на первом, московском этапе, когда я выбрался из сугроба и занялся заранее подготовленным отступлением. Увы, я лишился двух слуг из трех: второй Феликс, с ушибленной, но не сломанной рукой, ускользнул от стражи во дворе особняка. Мне приходилось с ним преодолевать тысячу верст за месяц и по обстоятельствам забывать субординацию. Так и нынче: учитывая состояние руки бедолаги, я сам прислуживал слуге.

Мы направились в почтовую контору. Когда человек в моем чине еще и подкрепляет приказ «красненькой», это умиляет и вдохновляет коллежских регистраторов. Первопрестольную мы покинули на фельдъегерской тройке; если на заставы и были посланы какие-то указания, то, услышав наш колокольчик, солдат не раздумывая поднял шлагбаум…

…Во Франции существует оптический телеграф, в России только ведутся разговоры, нужен он или нет. Еще недавно я считал, что нужен, но этой ночью, слыша лихой посвист взбодренного ямщика, радовался, что нет никаких средств передачи сообщений быстрее курьерской тройки. Так что я направился в столицу с форой в полтора-два дня.

Лишь наутро после моего побега станет известно, куда мне выписана подорожная. Лишь к вечеру отправится в путь казенная почта с уведомлением о случившемся и рекомендацией меня задержать. И почтарь уж не будет так взбадривать ямщиков, как я. Да и в столице не поторопятся с моим арестом, а снесутся еще раз с Москвой, чтобы уточнить, настолько ли виноват вице-губернатор Нижегородской губернии, что потребна эта мера.

Поэтому в Санкт-Петербурге у меня были два спокойных дня. Взять деньги из банка звонкой монетой. Обменять ее на британские бумажные фунты и французские золотые наполеондоры.

Среди вырученных мною средств была и частичка наследства Эммы Шторм — девяносто тысяч рублей ассигнациями, взятыми из банка. В то самое мое последнее московское утро.

Честное слово, я и тогда не считал себя вором, не считаю и сейчас. Пусть официальным душеприказчиком покойного графа я не являлся, но за его собственностью следил. Даже в особняке, в оранжерее, замерзла и засохла не более чем половина растений. А паи даже увеличили доходность. Так что эта скромная сумма — честная и заслуженная премия.

Почему же я не взял всё? Конечно, были, скажем так, политесные соображения. Когда вверх идет карьера, да еще внезапное богатое наследство — опасное сочетание, пристальное внимание завистников, нарастание опасности…

Нет, нет, нет!

Все это глупости. Я хотел именно ее, молодую вдову Эмму Марковну Шторм. И если мне и есть за что каяться в этой истории, то лишь за один эпизод. Когда я в кабинете генерал-губернатора, слегка напуганный и шокированный, в прямом смысле слова сымпровизировал сказку про взбалмошную дурочку, то пьющую кумыс, то дивящую соседей-дворян и своих мужиков чудесными прожектами.

Конечно же, я не хотел, чтобы губернатор отправил ее на врачебное освидетельствование. Нет! Только временно сбить его с толку. Пусть запутается, махнет рукой: отложим, завтра разберусь. Тогда я покинул бы его дворец через двери, а так пришлось…

Все делал правильно, вот только как вспомню ее взгляд, так щеки горят под порывами балтийского ветра. Ведь я-то знал: почти все прожекты этой милой дамы оказались выгодными коммерческими предприятиями и принесли ей гораздо больше доходов, чем продажи зерна и шкур владельцу полтысячи душ. Я ведь слежу за Никитиным и его конторой — умный, сообразительный жук. Охотно даст деньги только в одном случае: если знает, что каждый рубль принесет два-три.

Это самая умная и необычная женщина, которую я встречал в своей жизни. Захотел, чтобы она была моей. Но не стала.

Не то чтобы я увлекся как мальчишка — право слово, что за глупости. И о постельных делах ночами я не грезил, всегда полно горняшек, которые не прочь потешить барина. Меня привлекало другое, совсем другое.

Вообще-то, если быть совсем-совсем честным — а когда еще быть честным, как не одному, на палубе, под зимним ветром, — была еще одна ошибка. Дурацкая, позорная. День нашего знакомства, точнее вечер, точнее — ночь. Через две недели после того, как питерский воздыхатель направился в ее имение, да так и не доехал — пришлось постараться. После чего явился я.

Наша беседа была дружеской и раскованной, я вообразил, что молодая столичная вдовушка истосковалась среди мужланов-соседей и легко поддастся первому натиску. Тем более после недавних волнующих событий: почти жених не на пороге, а на березе. Мы уединимся, порадуем друг друга, а поутру я с немного усталой улыбкой скажу, что искренне желаю продолжение у алтаря. И это было бы даже любезностью.

Кто бы мог подумать, что все окончится комедией с кошками и мышками? Дядя-котик. Фы-ыр-р-р!

Тогда обида меня лишь подхлестнула, и я приступил к долговременной осаде. И на каждом этапе удивлялся — почему не получилось? Занозился по-глупому, конечно.

Ведь прежде мне не приходилось домогаться, наоборот, пресекал домогательства. Ну или не пресекал: городничие, капитаны, губернские судьи, разузнав, кто я, откуда, верней, ничего не узнав, побыстрей окорачивали дочек: другого женишка найдем. Ну, ищите, ищите, а мы уже в разгар бала нашли уютную комнатушку с услужливым засовом. И я в самый разгар охов и стонов, воздерживался от любых обещаний.

Почему же эта оказалась настолько неприступна? И я снова и снова выбивал ее из равновесия, чтобы пошла на поклон к самому надежному защитнику. Для нее все происходившее было безопасно: слуги, дважды договорившись с разбойной шайкой, вытребовали обещание: никакой опасности ни детям, ни ей. Ни женщин, ни детей я не убивал и не собираюсь. Да, у меня есть свой кодекс, коему следую всегда, как бы смешно это ни звучало. Надо убить — убью. Надо ославить и сгноить на каторге — не остановлюсь. Но не женщину и не ребенка.

Так все тянулось, пока не дотянулось до нынешней осени. Когда я поставил на карту все и…

Пустое! Не жалею! Если была бы возможность все начать сначала, так бы и сделал. Не смог бы пройти мимо этой барышни-загадки, не попытавшись сделать ее своей. Точнее, своим другом, своей союзницей. И это была бы моя вторая удача в жизни, после того как я сам взял свою долю в наследстве.