Ядерный Вий (сборник) - Алексей Смирнов

Дома же все к моему приходу перепились и не сумели оценить случившегося, но я им простил. Выгнал всех поскорее, улегся в постель и стал воображать мою изумрудную планету — одинокую, гордую, перенасыщенную электричеством. В ушах моих стояла канонада: каждую минуту, каждую секунду Земля посылала Сетевой залп за залпом. Вот в прицеле созвездие Лебедя… вот Южный Крест, к которому сотни тысяч лет спустя прибьют усопших философов и богословов… Ковш Большой Медведицы наполнится высокомудрыми призраками, тенями великих… Содержимое хлынет через край, прольется невидимым ливнем, что будет падать, и падать, и падать… Кто там до сих пор не слышал о нас? Кассиопея? Андромеда? Пли!.. Прямой наводкой — по пульсарам и квазарам! Получите!… Напитайтесь, черные дыры! Трепещите, белые карлики! Согнитесь под грузом нашей мудрости! Извольте ознакомиться! Сеть содрогается от перенапряжения… Нам все это уже ни к чему… Мы осточертели друг другу… Во имя жизни вечной — огонь! Огонь! Огонь!..

Придя в себя, я обнаружил, что наношу бессловесной подушке удар за ударом. Слава Богу, моему экстазу не нашлось свидетелей. Но я был просто обязан разрядиться, во мне накопилось слишком много невостребованной энергии — не той, которой созидают, а той, что, аккумулируясь в лаврах, венчающих голову творца, щедро изливается на толпы поклонников. В мире немало чудесного: судьбе угодно было зашить фанатов в многострадальную подушку — их-то я и месил, воображая далекие светила поверженными, а себя попирающим спирали галактик. Мысленно я похвалил себя за предусмотрительную честность: слово «псевдофантастика» определяло многое, автоматически перемещая мои труды в компанию им подобных опусов с грифом "так не бывает". Сей гриф освобождает от многих придирок — не бывает, и все тут, иначе наша планета — несомненно, к моменту чужеродного посещения, мертвая — подверглась бы бесплодным инопланетным раскопкам. Вдохновленные пионеры — многорукие и многоногие, в пионерских галстуках, завязанных многоопытными морскими узлами, — положили бы жизни на поиски пропавшей цивилизации хоббитов, гнорков и прочих виртуальных полтергейстов. Вообразите себя жителями космически недосягаемых, неопознанных далей, получающими отрывочные, сведения о сказочных феодалах, которые бьются за первенство среди первых… о птицах, возрождающихся из пепла, о дереве Сефирот… вообразите, что все это, не будучи снабженным специальными пометками, будет принято за чистую монету… какое, к дьяволу, представление о подлинной, давно уснувшей Земле, возникнет в удаленных носителях мышления? Так что меры предосторожности, принимаемые Комитетом, казались весьма разумными. Это была цензура, но цензура, призванная служить истине, а не скрывать ее из мелких сиюминутных соображений.

Довольно скоро я получил из Комитета хвалебный, хотя и несколько сухой, отзыв, а также красиво оформленное уведомление, где сообщалось о присвоении мне окончательного, не подлежащего пересмотру номера в очереди. Номер тот, однако, не так уж много значил: я уже знал, что очередь не одна, их много в соответствии с правами заявителей на разнообразные льготы. Никто не знал, сколько воды утечет, пока я пропущу вперед себя неизвестных первоочередников. Но тут уж ничего нельзя было поделать; конечно, обходные пути существовали всегда — были бы деньги — но денег-то у меня не было в помине. Да и разорись я на взятку, верх все равно взял бы страх быть пойманным за руку и тем бесповоротно все испортить. Я направил в Комитет официальную благодарность и постарался сделать лучшее, что оставалось в моем положении: выкинуть Пушку из головы, чтобы не манила и не мешала. Меня ждал Главный Труд. Но, когда я взялся за перо, неожиданно выяснилось, что ждал он от меня единственно лишь точки: я ни слова не мог добавить к написанному ранее. Можно было подумать, что я своим визитом в Комитет подвел под творчеством некую черту. Стоит ли выкладываться, когда неизвестно, какую оценку получит созданное? Быть или не быть — не вопрос, вопрос в другом: будешь ли ты, если выберешь первое? Доброжелательное отношение к стрелку это, конечно, здорово, однако гарантий мне никто не давал. Я ужаснулся, поняв, что принужден кое о чем вспомнить: например, об основной работе, приносившей мне заработок — все эти годы я отдавал ей много времени и сил, внутренне совершенно о ней не заботясь и витая совсем в иных мирах. Не буду говорить, что это была за работа, она не стоит того. Тем не менее, отныне я оказался повернутым к ней лицом, ибо ничего другого себе не оставил. И постепенно моя жизнь преобразилась в бесконечный, занудный сон, который чрезвычайно редко нарушался немногими часами творческого бодрствования. Тогда я бросался к столу, извлекал неоконченную рукопись и лихорадочно заносил в нее новые соображения и наблюдения. Из манускрипта понемногу улетучивался вымысел, обрывались сюжетные линии, а герои лопались, словно мыльные пузыри. Текст все больше и больше приобретал вид сухого отчета об увиденном и услышанном с лаконичными авторскими комментариями. Но он, как я считал, ничуть от этого не проигрывал: работа выходила в новое измерение, нежданное и теперь уже последнее, чем замыкался своего рода круг: я возвращался к началу начал, из точки, что венчала дело, в точку многопотентную, первичную.

С годами ожидание, которое, невзирая на мое сознательное небрежение, сидело очень глубоко и точило меня, как древесный жук, обернулось сущим мучением. Наверно, думал я, так некоторые ждут естественного конца, освобождающего от бремени жизни. Его и страшатся, и в то же время тайно желают, и даже приближают всякими излишествами и безумствами. Мои надежды на прижизненную стрельбу стремительно таяли: человечество размножалось в геометрической прогрессии, а это означало, что неизбежно умножение проклятых льготников, жуликов и проныр, трескучих виртуальных тусовщиков, которые спят и видят выплеснуть в эфир свою дешевую галиматью. Я представлял себе существ, наделенных способностью видеть радиоволны, и пытался вообразить, какой бы предстала их взгляду Земля: может быть, она будет похожа на пушистый половозрелый одуванчик, рассылающий невесомые семена, или на сыплющий искрами бенгальский огонь. А те, кто имеет уши, наверняка бы сказали, что по причине скорострельности Сетевая канонада превратилась в непрерывный, монотонный, истеричный вой многоголосого гибрида, выбравшего «быть». Возможно, наша планета сделалась даже своеобразной разновидностью Сверхновых — что нам, в конце концов, доподлинно известно о последних?

И вот, когда я счел, что ни надежд, ни желаний во мне больше нет, когда пара-другая болезней из числа самых гнусных приковали меня к постели, вызов пришел, меня пригласили в Комитет. Узнав об этом, я мигом позабыл о стариковской мудрости, и жажда бессмертия вспыхнула во мне с той же силой, что и в молодые годы. Я призвал домашних и потребовал принести мою рукопись. Она уже два года как была полностью закончена, преобразована в мегабайты и килобайты, сброшена на диск, хранившийся за семью печатями, но мне хотелось подержать в руках стопку бумаги и оценить вес прожитых лет физически. Мне принесли, я рассыпал страницы. Титульный лист спланировал в утку, наполненную доверху, и я усмехнулся, издеваясь над жалким символизмом материи. То, что оставалось в моих руках, я отправил следом и торжествующе прошамкал: "Карету мне!". Карета явилась по первому зову; меня вынесли из дома, и я вдохнул наполненный электричеством воздух. Когда машина тронулась, в моей голове мелькнула мысль, что вышло бы в духе моих историй доставить меня по ошибке не в Комитет, а в желтый, скажем, дом.