Последний римский трибун - Эдвард Бульвер-Литтон

– Как! Что это значит?

– Вот что: я нашел нового губернатора или – ну, да все равно, какой бы ни имел он титул – во дворце Капитолия. Он был окружен телохранителями и советниками. На нем были прекраснейшие латы, какие когда-либо я видел, разве в Милане.

– К черту его латы! Говори мне его ответ.

– Вот он, если вам угодно знать: скажи Вальтеру Монреалю, что Рим перестал быть вертепом разбойников; скажи ему, что если он войдет, то должен подвергнуться суду.

– Суду! – вскричал Монреаль, заскрежетав зубами.

– За участие в злодействах Вернера и его разбойников!

– Га!

– Скажи ему еще, что Рим объявляет войну всем разбойникам в лагерях и в замках и что мы приказываем ему в течение сорока восьми часов оставить церковные земли!

– Так он вздумал не только обмануть меня, но и грозить! Ну, продолжай.

– Таков был ответ его вам; а мне он сделал еще более категоричное предостережение! Слушай, друг мой! – сказал он. – Для всякого немецкого бандита, который будет найден в Риме послезавтра, привет наш будет – веревка и виселица! Ступай!

– Довольно, довольно! – вскричал Монреаль, покраснев от бешенства и стыда. – Родольф, твой глаз верен в этих вещах; скажи, сколько потребуется норманнов, чтобы вздернуть на виселицу самого выскочку?

Родольф почесал свою огромную голову и, казалось, на некоторое время углубился в вычисления; наконец он отвечал:

– Вам лучше всего можно это сообразить, если я скажу, что вся их сила состоит по меньшей мере из двадцати тысяч римлян; это я слышал мимоходом, а нынешним вечером он должен принять корону, вместо императора.

– Ха, ха, ха! – захохотал Монреаль. – Он с ума сошел? Ну, тогда ему нет нужды в нашей помощи, чтобы быть повешенным. Друзья мои, подождем результата. Теперь ни бароны, ни народ, кажется, не наполнят нашей казны. Проедем в Террачину. Благодарение святым! – и Монреаль (который был не лишен какой-то странной, особого рода набожности) благоговейно перекрестился. – И благодарение святым – подобные нам люди никогда не бывают долго без квартир.

– Ура рыцарю св. Иоанна! – вскричали наемники.

– Ура прекрасной Франции и смелой Германии! – прибавил рыцарь, подымая руку вверх и вонзая шпоры в бока уже утомленной лошади.

И запев свою любимую песню:

У Орланда только триЕсть сокровища бесценные:Конь его, булатный меч,Дама сердца несравненная!

Монреаль со своей ватагой красиво помчался через пустынную Кампанью.

Однако же рыцарь скоро впал в глубокую и пасмурную задумчивость. Его приверженцы поддержали молчание своего вождя, и через несколько минут стук их оружия и звон шпор были единственными звуками, нарушавшими тишину обширных и печальных равнин, через которые они ехали к Террачине.

При наступлении ночи всадники остановились у Понтинских болот. Они овладели без всякой совестливости несколькими хижинами и сараями, из которых выгнали бедных хозяев, и с такой же бесцеремонностью закололи свиней, скотину и кур соседней фермы. Скоро после восхода солнца они стали переправляться через ужасные болота, которые частью уже были высушены Бонифацием VIII. Монреаль, освеженный сном, смирившись со своей последней неудачной надеждой на выгоды в предстоящей войне с Неаполем и радуясь близости дома, где жила та, которая одна разделяла сердце его с честолюбием, опять оживился всей веселостью, которой он был обязан своему галльскому происхождению и беспечности своего характера. И на этой мертвой, но освященной историческими воспоминаниями дороге, где еще можно видеть труды Августа, устроившего канал, бывший свидетелем путешествия, так юмористически описанного Горацием, раздавались громкий смех и отрывки дикой песни, которыми северные разбойники развлекались в своем быстром путешествии.

Слева подымались крутые и высокие утесы, покрытые роскошной зеленью и бесчисленным множеством цветов, между тем как справа море, тихое как озеро, и голубое, как небо, мелодично шумело у ног их. Монреаль, в обширной степени обладавший поэтическими наклонностями своей страны, которые так связаны с любовью к природе, в другое время радовался бы красоте этой сцены, но в настоящую минуту внешние предметы занимали его гораздо менее, нежели картины домашней жизни.

Взбираясь на крутой подъем, где извивающаяся тропинка представляла трудную и неудобную дорогу для лошадей, шайка доехала до укрепленной крепости из серого камня, башни которой скрывались за высокими деревьями, пока наконец не глянули угрюмо и внезапно из-за веселой зелени. Звук рога, знак рыцаря и пароль вызвали громкие крики приветствия со стороны двадцати или более солдат на стенах. Решетка была поднята, и Монреаль, соскочив со своего измученного коня, перепрыгнул через порог выдающегося портика и пошел по огромной зале, где молодая и прекрасная женщина, богато одетая, также быстро побежала к нему навстречу и, задыхаясь от радости, бросилась в его объятия.

– Мой Вальтер! Мой милый, дорогой Вальтер! Привет тебе, десять тысяч приветов!

– Аделина, моя красавица, мое божество, я опять тебя вижу!

Таковы были взаимные приветствия, когда Монреаль прижимал эту женщину к своему сердцу, снимая слезы ее поцелуями, поворачивая ее лицо к. своему и глядя на его нежную красоту со всем внимательным беспокойством любви после продолжительного отсутствия.

– Прекраснейшая, – сказал он нежно, – ты изныла, ты похудела и побледнела с тех пор, как мы расстались. Ты слишком нежна или слишком безумна для того, чтобы любить солдата.

– Ах, Вальтер! – отвечала Аделина, припадая к нему. – Ты теперь вернулся, и я поправлюсь. Ты долго-долго не оставишь меня?

– Да, m'anie. – Он охватил ее талию рукой, и любовники – увы! они не были обвенчаны! – удалились в более уединенные комнаты замка.

II

ЖИЗНЬ ЛЮБВИ И ВОЙНЫ. ПОСЛАННИК МИРА. ТУРНИР

Будучи в совершенной безопасности в своем феодальном укреплении, очарованный красотой земли, неба и моря вокруг и страстно любя Аделину, Монреаль на некоторое время забыл все свои беспокойные планы и суровые занятия. Его натура была способна к сильной нежности, гак же как и к сильной жестокости, и сердце его обливалось кровью, когда он смотрел на прекрасное лицо своей милой и видел, что даже его присутствие; не могло возвратить ему прежнюю улыбку и свежесть. Часто он проклинал роковой обет своего рыцарского ордена, запрещавший ему жениться даже на женщине, равной ему по происхождению; и угрызения совести отравляли его счастливейшие минуты.

Однажды, когда Монреаль с небольшой свитой проезжал мимо стен Террачины, ворота вдруг отворились и оттуда вышла многочисленная толпа. Впереди шла странная фигура, за которой народ следовал с обнаженными головами и громкими благословениями. Процессия оканчивалась толпой монахов; они пели гимн в честь незнакомца, называя его посланником мира. Этот незнакомец был молодой безбородый человек, одетый в белую одежду, вышитую серебром; он был безоружен и бос и держал в руке высокий серебряный жезл. Монреаль и его свита в удивлении остановились. Затем рыцарь, пришпорив коня. Подъехал к незнакомцу.