Господин Пруст - Селеста Альбаре

Он снова засмеялся:

—     Но ведь я бывал и горяч, Селеста!

Как он сам мне рассказывал, только один раз он по-настоящему думал о же­нитьбе — и даже хотел этого, хоть я не сомневаюсь, что у него были и другие ми­молетные порывы. Но именно в тот раз дело приняло серьезный оборот.

Во многих книгах о нем немало наплели по этому поводу, вплоть до какой-то «таинственной девушки», о которой он потом все время жалел.

Сам г-н Пруст почти ничего не говорил, об этом эпизоде своей жизни, хотя и не скрывал, что очень хотел жениться, но его мать была неумолима.

—     Она очень мне нравилась; наконец я признался матушке, но получил ка­тегорический отказ: «Нет, Марсельчик, все что угодно, только не это!»

Я догадываюсь о причинах ее несогласия: скорее всего, г-жа Пруст считала, что молодая особа не сумеет вести дом, — во всяком случае, как это полагалось по ее понятиям. Да и сам г-н Пруст решил в конце концов так:

—     Была матушка не права или нет, не знаю, но во всяком случае, она не ошиблась.

И потом еще сказал как-то раз:

—     Мы встречались с ней в Отейле, у дядюшки Луи.

Складывая все по кусочкам из незначительных подробностей, я в конце концов поняла, что это была его кузина, внучатая племянница дядюшки Луи.

У деда Натана и двоюродного деда Луи был еще один брат, Авраам Альфонс Вейль, который служил в армии и вышел в отставку майором в 1886 году. Единст­венный из всех братьев, он так и не достиг богатства. Но его дочь сорила деньгами направо и налево, и ей пришлось бы туго, если бы не помощь «дядюшки Луи». Г-н Пруст говорил о ней:

—     Ее муж был прекрасный семьянин, зато она делала все, что ей только вздумается.

У этой дочери Авраама Альфонса тоже была дочь, та самая загадочная девица, с которой г-н Пруст встречался у «дядюшки Луи» и которая ему так нравилась, что он считал ее не просто «очень хорошенькой, а настоящей красавицей». Но расточи­тельность матери не могла нравиться госпоже Пруст, да и воспитание самой девушки вызывало у нее сомнения. Впрочем, прежде чем умереть, «дядюшка Луи» догадался назначить ее матери ренту. Распоряжение этой рентой перешло после смерти г-жи Пруст к ее сыну, и он регулярно ее выплачивал. Однажды случилась какая-то задержка, и меня послали отнести деньги, чтобы передать их прямо в руки. Я увидела мать, но дочь так и не показалась.

Как-то раз я спросила г-на Пруста, жалеет ли он о несостоявшейся женитьбе, и он коротко сказал:

—     Нет, нисколько.

В большом черном шкафу в малой гостиной среди трудов Рёскина и других томов хранилась одна книга, которую г-н Пруст часто мне показывал. Он вынимал ее особенно осторожно. Это было роскошное издание романа Поля Бурже «Глэдис Гарвей», переплетенное в шелк с тиснением цветами. Показывая ее в первый раз, он объяснил, что в его «эпоху камелии» всему свету было известно имя вдохновитель­ницы этой книги, и что именно она сама подарила ему это прекрасное издание, а шелк для нее был взят от одного из ее платьев.

—     Она принадлежала к тем особам, которых никогда уже больше не будет. Она славилась и своей красотой, и соперничеством в погоне за такими приятелями, которые могли похвастаться принадлежностью к «Готскому Альманаху»[10] и, ко­нечно... деньгами. Но именно эта дама была еще в высшей степени умна и образо­ванна. Она отличалась тем необычным свойством, что, в противоположность всем другим, которые пожирали целые состояния, не оставляя для себя ни су, деньги ее друзей никогда не пропадали впустую: она умела использовать их и даже вознагра­ждать дарителей за щедрость. Ее звали Лора Гайман.

—     У нее были бледно-светлые волосы и черные глаза, и когда она волно­валась, это производило впечатление огня. Потом он много рассказывал мне о ней, когда доставал ту самую книгу или просил вынуть из комода фотографии.

—     Она одевалась почти как герцогиня, а ума у нее хватило бы на несколько принцесс. Один из ее предков был знаменитый английский художник.

Нисколько не открывая мне всей правды, которую, впрочем, не так уж и трудно было угадать, он рассказывал, что она «усердно посещала» в Отейле «дядюшку Луи». Но и сама имела в Париже очаровательный особнячок, где принимала в своем салоне писателей и художников.

—     Она начала с одного германского принца, а потом перебрала всех русских великих князей.

Естественно, он познакомился с ней у своего двоюродного деда; тогда ему было всего восемнадцать, а ей уже тридцать семь или даже тридцать восемь. Не­трудно догадаться, что она принадлежала к тем, на кого он «обращал внимание».

—     Дядюшка Луи был просто счастлив, если ему удавалось угодить Лоре Гайман. Я тоже ею восхищался и чуть ли не разорился на цветах, но она сама пре­дупредила папа. Он отругал меня, но ведь я был еще так молод. Впрочем, ее тонкость и ум не оставляли равнодушным и его самого, и он как бы подталкивал меня к дру­жеским отношениям с нею.

Как-то г-н Пруст показал мне две фотографии. На одной она была в роскошном платье, на другой — почти старуха, с ребенком на руках. Он спросил:

—     Разве похоже, что это одна и та же женщина?

—     Да нет, никак уж не скажешь, сударь.

—     И, однако, на обоих портретах именно она. Это замечательная история, Селеста. У нее был сын, которого никто не знал и не видел, — он воспитывался где-то очень далеко, у иезуитов, чтобы никогда не смог узнать тайну своего незаконного рождения и кто его мать. Но она все-таки ездила взглянуть на него и с бесконечной любовью следила за его образованием.

Г-н Пруст очень взволновался. Он положил обе фотографии и продолжал:

—     Так вот, случилась ужасная вещь, Селеста. Помните, я недавно говорил вам, что получил от нее письмо, которое всего меня перевернуло? Она сообщала, что ее сын убит на фронте. Он был летчиком. В тот же вечер я поехал к ней. Держалась она с большим достоинством.

Все в то же «время камелии» или несколько позднее появилась одна актриса, Луиза де Морнан, обожаемая подруга его сотоварища по кружку улицы Ройяль, герцога д'Альбуферы. Он вспоминал о ней, как о весьма модной особе, в обществе которой приятно было показаться, а близкие отношения с ней не представляли ни­каких затруднений. Когда, глядя на ее фотографию, я сказала, что у нее вид знаме­нитой актрисы, он рассмеялся:

—     Да совсем нет, Селеста. Правда, у нее было несколько недурных ролей на бульварах, но, потратив немало денег, из нее удалось сделать всего лишь заурядную статистку.

Впрочем, как я поняла, она все-таки сыграла свою роль в бурных порывах его молодости.

А такие порывы бывали ужасны — он не терпел ни малейших возражений. Например, знаменитая история перчаток, которая так огорчила его мать и о которой он говорил с ироническим раскаянием.