Рассказы (сборник) - Михаил Харитонов

Мальчик ждал. Его окружали неясные полевые шумы, шорохи — то ли птицы возились в траве, то ли мыши.

— Белой птицей пролетит — пролетит моё детство, — наконец, заговорила Женя, волнуясь и оттого выговаривая слова аккуратнее обычного. — Рыжей белкой пробежит — пробежит моя юность. Серым волком… слово не нашлось… моя зрелость. Чёрным вороном падёт — пропадёт моя старость. — Она сделала паузу. — Ну как?

— Ну что тебе сказать… Хорошо, — принялся выжимать из себя комплименты Денис. — Вот только третья строчка. И последняя тоже не очень. Почему «падёт»? Может, «придёт»? И «зрелость» — тоже слово какое-то такое… Как помидор, что-ли.

— Дурацкий стишок, — сказала Женька. — Стишки все дурацкие.

Денис не нашёлся что ответить.

— Я тут в одной книжке прочитала, — снова начала Женька, — что стихи у женщин — это дети неродившиеся. Напишешь хороший стишок — значит, у тебя одного ребёночка не будет.

— Эмили Дикинсон знаешь сколько стихов написала? — Денис повернулся на локте, чтобы быть поближе к девочке. — Никакая женщина столько не родит.

— Значит, кто-то ещё не родит, — подумав, сказала Женька. — За всё хорошее надо отдавать.

— Надо платить, — поправил Денис, самую чуточку гордясь тем, что может её поправить.

— Отдавать, Ден, — как-то очень по-взрослому вздохнула Женя. — Отдавать. Не хочу уезжать, — добавила она.

— Ну ты чего. Тебе же ещё ра… — начал было Денис и осёкся. До него, наконец, дошло, почему они не едут на Комсомольскую.

— Сколько у тебя? — каким-то стыдным шёпотом спросил он.

— Не знаю, — Женька не пошевелилась. — Наверное, семьдесят где-то. Я с зимы не мерялась.

— Ну вот, не мерялась. Сама же говоришь. Откуда ты знаешь-то?

— Знаю, — сказала Женька с грустной уверенностью в голосе. — Я про себя всё знаю.

— Ничего ты не знаешь, — упрямо сказал Денис. — Ты же не меряла.

— Да знаю и всё! — Женька осеклась, сменила тон на объясняющий. — Ну как тебе доказать? Надоело мне. Сны всякие снятся…

— Ты ещё сонник возьми в библиотеке и погадай на нём, — съехидничал Ден. — Давление надо мерять по-нормальному. Сдать кровь, ну и всё такое…

— Говорю же, не поймёшь. Ладно, хорошо. Вот по твоему — что такое давление? — Женька перекатилась на другой бок, показав Денису узенькую спинку.

— Ну как… — мальчик стал вытаскивать из головы учебник по этологии. — Давление — это… как его… содержание в крови альфа-гормонов. Гормональный комплекс, модифицирующий человеческое поведение. Отвечающий за подавление инстинкта сотрудничества и активизацию инстинкта конкуренции… При высоком давлении оптимальной жизненной средой является капиталистическое общество, при низком — коммунистическое… У большинства людей давление повышается в районе пятнадцати — двадцати лет, к старости опять падает… Ещё там что-то про климакс… беременность… там у всех по-разному… В общем, этот самый комплекс. Э-э-э… эпохальный труд генетиков и биохимиков под руководством академика Сахарова, выдающегося деятеля советской биологической науки…

— Чешешь, как на экзамене, — грустно улыбнулась девочка. — Ты своими словами скажи.

— Мы же проходили, — Денис наморщил лоб. — Э-э-э… — в голову опять полез проклятый учебник. — В пятьдесят шестом году советские биологи открыли значение гормональной составляющей…

— Чепуха всё это. Че-пу-ха, — Женька снова легла на спину, подложив ладони под голову. — Жили-были две страны. Одна называлась US, другая SU. Одна самая богатая, другая самая справедливая. В одной хорошо делали всякие вещи, в другой хорошо учились и дружили. Сначала они хотели воевать атомными бомбами. Потом подумали, что глупо бомбами кидаться, все помрут. Стали разбираться, за что они друг друга не любят. Не по идеологии, а по правде. И нашли эти самые альфа-гормоны. Которые человека или советским человеком делают, или буржуйским. И выяснили, что дети и старики почти все советские, а взрослые почти все буржуйские. Кроме писателей и учёных. Потому что если деньги делать — это нужно глотки грызть, у других отнимать, на творчество в ней места не остаётся. Вот и всё. Хрущёв и Никсон в Рейкьявике соглашение подписали. Что когда человек буржуйский, ему место в Америке, а если советский — в Союзе. Независимо от пола, возраста и национальной принадлежности. И мы стали обмениваться населением. А потом все перемешались и сделали одну страну. Только из двух частей. У кого альфа-гормонов мало, тот живёт в Союзе. А когда их много — в Америке. И определяется это са-мо-о-щу-ще-ни-ем.

— Просто анализы тогда стоили дорого, — предположил Денис. — И вообще, всё это сто лет назад было.

— Вообще-то пятьдесят, — не удержалась Женька. — Только это ничего не меняет. Потому что у меня сейчас это самое. Самоощущение.

— Женька, послушай. — Дима попытался придать голосу уверенность, которую не чувствовал. — Это всё ерунда. Ты сама себе внушила. Ты же наша! Советская. Помнишь, зимой, когда отопление прорвало… Все по углам мёрзли, а ты пошла бригаде помогать.

— Только меня оттуда прогнали, — припомнила Женька. — И ещё назвали пигалицей. Между прочим, обидно очень.

— Вот, вот, тебе же обидно. А ты же за так пошла работать, ни за деньги, ни за что. И какая после этого ты буржуинка? Тебе ещё Неля по руке гадала: «ой, золотце, до тридцати молодой будешь».

— Неля? Которая цыганка-то? Её в том же году отправили, — сказала Женька. — У неё сто двадцать было. Она пробирку с кровью на чужую подменивала. Её поймали и сделали анализ по-честному. Сейчас в Хьюстоне живёт. Открытку прислала недавно, мы же всё-таки подруги. У неё там фирмочка. Эскорт-услуги. К себе приглашает.

— И ты что, поедешь? — не поверил Денис.

— Нет, к Нельке не поеду. Она из меня там душу вытрясет, — Женька повернулась на бок, приминая травяное ложе. — И к родителям тоже не поеду. Они мне ничем не помогут, только на шее повиснут. Пробьюсь.

— Женька, ну что ты, — Денису казалось, что он падает, отчаянно хватаясь мокрыми пальцами за воздух, — у тебя же одни пятёрки… Можно ведь наукой заниматься… И не надо никуда ехать…

— Настоящих учёных с давлением не бывает, — напомнила Женька. — Только халтурщики какие-нибудь. Не хочу. Неинтересно.

Денис что-то промычал.

— Ден, — голос девочки дрогнул, — я вчера… плохую вещь сделала. То есть не сделала, но очень хотела. Но это ведь одно и то же. Я заколку у Фроськи стащила. Ей мама из Америки прислала. Потом обратно положила.

— Ну и что, — как можно небрежнее ответил Денис. — Я вот в первом классе карандаш стащил учительский. Коричневый. Мне его так захотелось, просто сил никаких.