Ничего неизменного - Наталья Игнатова

Берана быстрой рысью проехала по улицам, огибая экипажи, покрикивая на лезущих под копыта бездельников. Путь ее лежал в центр Порта — на самую вершину горы, откуда лучами расходились пирсы, и где стояла башня Адмиралтейства. Чем ближе к центру, тем больше людей, толкотни и неразберихи. В конце концов, с рыси пришлось перейти на шаг, а потом вообще спешиться. Силла, в отличие от Эбеноса, к шуму и многолюдству не привыкла, пугалась и злилась. Так что к стойлам у входа в башню Берана привела ее в поводу.

Не в первый раз подумала, что стойл тут раньше никаких не было. Деревянные, грубо сляпанные, они совсем не подходили к белокаменной громаде Адмиралтейства. Наверное, в прежние времена в башню являлись только пешком. Оставляли лошадей где-нибудь внизу, в платных конюшнях гостиниц. Сейчас дураков нет пешком ходить. Под горку еще ладно бы, но в гору, кому это надо?

Все охранники, дежурившие в Адмиралтействе, знали ее в лицо. Правда, никто, кажется, не знал, к кому она приезжает. Да к кому угодно! На первых двух этажах вперемешку располагались конторы владельцев складов, караулки, справочные службы для пассажиров и билетные кассы, а Берана была дружна и с охранниками, и с клерками, и с девчонками, продававшими билеты. Мигель ее и с важными сеньорами знакомил, с теми, кому принадлежали верфи и пакгаузы, но к ним Берана в гости не пошла бы, нет уж. С деловыми людьми очень скучно. Пусть Мигель с ними сам дружит.

Этажи с третьего по седьмой населяли только крысы, шнырявшие в нагромождениях никому не нужного барахла, среди старых волшебных машин, давно пришедших в негодность и унесенных наверх, чтобы освободить место под разное полезное. А дальше, то есть, выше, до самого последнего, тринадцатого, этажа коридоры и залы пустовали. В них все осталось, как было когда-то и где-то в тех краях, где Тарвуд зацепил Порт и утащил с собой в вечное странствие. Только людей не было, да с приборов сняли все, представляющее ценность — драгоценные камни, серебро, золото, даже хрустальные колпаки и панели.

На тринадцатом этаже Адмиралтейства жила сеньора Шиаюн. Или нет… конечно, она жила не там, ее домом был какой-нибудь дворец на небе или под водой, но Берана всегда могла найти ее на тринадцатом этаже. Придешь туда, и через какое-то время сеньора Шиаюн появится. И непременно спросит, как дела, и не обижает ли Заноза. Сеньора Шиаюн не любит Занозу, а Берану любит и беспокоится о ней.

Сейчас уже трудно вспомнить те времена, когда ее не было на Тарвуде. И трудно представить, как Берана тогда жила. Когда и поговорить было не с кем, кроме Мигеля. Поговорить на взрослые темы. Девчонки из таверны могут дать кучу полезных советов, но… только практических. А толку-то от них, когда практики никакой нет и, может, никогда и не будет? Если Занозу не спасти — не будет точно. Никто кроме него Беране был не нужен. 

Она поднималась на тринадцатый этаж, перепрыгивая через ступеньки, торопилась. Решение, принятое с полной уверенностью, единственно-правильное, ощущалось как уголек в груди, жгло сердце и легкие. Нужно было выполнить задуманное как можно скорее, прямо сейчас, иначе это жжение не даст дышать, а сердце, бьющееся все сильнее, остановится или выпрыгнет из груди. Мигель называл это упрямством — когда Берана решала что-то, и уголек вспыхивал, и она делала по-своему, не слушая советов и уговоров. Но никакое это не упрямство. Это знание, что поступаешь верно. И… ну жжется же! И не перестанет жечь, пока не придешь к цели. Так что деваться некуда — надо делать то, что задумала, не отступать, не сдаваться.

Не бояться.

Берана и не боялась. Она так запыхалась, пока поднялась наверх, что даже перестала различать, где уголек решения, а где — обычная боль в легких, какая бывает, если долго бежать. Но пока Берана старалась отдышаться, наклонившись, упершись ладонями в колени, появилась сеньора Шиаюн. И с ее появлением усталость как рукой сняло.

— Я хочу сделать Занозу живым! — выпалила Берана, забыв даже поздороваться. — Я очень… его надо спасти. Виолет убивает его, сеньора Шиаюн! Она его уже почти убила!

— Девочка моя, но он ведь и так мертвый, этот твой вампир. Его нельзя убить, — улыбка сеньоры Шиаюн не изменилась, но голос — голос дрогнул. Ей совсем не понравилось то, что сказала Берана. Значит, способ все-таки есть. Сеньора Шиаюн будет говорить, что нет, что невозможно оживить неживое. Она так будет говорить потому, что способ — опасный. Но она сама проговорилась когда-то, и эти слова взять назад невозможно.

— Он изменился, сеньора Шиаюн. Вы же знаете, о чем я говорю! Я вам все рассказывала. Если бы не вы, я бы так и не поняла, что с ним.

Это было бы очень плохо, куда больнее, чем сейчас — видеть, как Заноза умирает, но не понимать, что это смерть. Что бы она думала? Что он стал плохим. Или даже — что он и был плохим, был мертвым, просто притворялся живым и настоящим. Она переживала бы о себе, вместо того, чтоб спасать его. Сеньор Мартин говорил, что очень часто любовь именно так и заканчивается — оба думают о себе, жалеют себя, вместо того, чтобы спасать любимого. Страшная ошибка.

Берана ее не совершит.

— Нет, — сказала сеньора Шиаюн, — нет. И не проси. Ни один вампир не стоит твоего сердца.

— Сердца? — оно тут же напомнило о себе, сильно-сильно забившись. И мурашки побежали по коже. Неужели это страх? Но как же тогда: не отступать, не сдаваться и не бояться? — Я что, потеряю сердце? Или чтобы кого-то оживить, кому-то нужно умереть? Но даже если так, сеньора Шиаюн, я согласна.

— Значит, ты уже отдала ему сердце, — в голосе сеньоры Шиаюн была такая печаль, что у Бераны ни с того, ни с сего тоже подступили слезы к глазам. — Девочка, девочка, как же ты быстро повзрослела. Послушай меня и, может быть, ты все-таки передумаешь. Чтобы сделать мертвого живым, его нужно любить.

— Я… наверное нет, — плакать мгновенно расхотелось, зато Берана почувствовала, что краснеет, — мы даже… мы всего два раза целовались. И… он сказал, что это для моей психики… — все, теперь она и краснеть перестала. Снова разозлилась. Да как сильно! — я его вообще ненавижу, он придурок, они все придурки, все парни, но этот из всех — самый-самый! Ненависть тоже подойдет, сеньора Шиаюн, я вам точно говорю. Она сильнее.

— И все равно ребенок, — сеньора Шиаюн покачала головой, печально улыбаясь. — Еще, Берана, нужно отдать ему свое сердце. По-настоящему. Я могу взять его, — она показала открытую ладонь, — взять твою любовь… или ненависть, если ты настаиваешь на том, что это ненависть, взять твою способность чувствовать, взять все, что делает тебя живой. Это и есть твое сердце. И оно станет чем-нибудь материальным, чем-то очень красивым, что ты сможешь подарить своему вампиру. Твое сердце, твои чувства, твоя любовь — в тебе много жизни, так много, что хватит вам обоим. Но подумай, как нелегко жить, когда на двоих одно сердце. И, Берана, превращать его в подарок — это очень, очень больно.