Трое в джунглях, не считая блондинки (СИ) - Нарватова Светлана "Упсссс"

В день Прощания она нанесла на лицо полосы красной краской. Надела траурные покрывала, на руки и шею — самые ценные папины подарки. Волосы она заплела в жесткие косы. Поверх уложила венок из свежих цветов.

Когда все собрались на берегу, младшие жрецы внесли на украшенных золотом носилках папу и Кватако. Подготовка ушедших к Прощанию была жреческой тайной, но люди болтали, что тела сушат в святилищах над слабым огнем жаровен. Правда или нет, Апони не знала, но тело отца, усаженное на корточки, с привязанными к шее руками, стало меньше в несколько раз, словно он превратился в ребенка. На нем были надеты золотые поручи. На груди висел искусно отделанный, круглый золотой щиток, дар для Суа. В носу висела большая, шириной во всё лицо, пластинка в форме орла — предка папиного рода. На плечах были украшенные камнями браслеты с мелкими пластинками. На голове — золотая шапка. В глазных впадинах и во рту сверкали изумруды. Жрец, казалось, был золотым весь.

Матхотоп при всех укутал широкими, длинными покрывалами сначала Кватако, а потом отца. По его сигналу двое младших жрецов спустились в первый колодец, куда на веревках опустили Кватако. Каждый присутствующий подошел к его последней хижине и бросил ему что-то из своих украшений. Жрец откупится ими от злого демона могил Гуахайоке, чтобы тот не наслал на жителей поселка болезни. При жизни жрецам не положено было копить богатство. Но уплывая в далекое путешествие через реку Смерти, он может, наконец, взять то, что поможет ему лучше жить. В колодец уложили тарелки, ложки, любимую чашку Кватако для чичи. И несколько бутылок самого лучшего напитка, который выгоняла вдова Аяше.

Процедура повторилась с отцом. Только кроме него в колодец усадили тела четырех его наложниц, полученных от касика за победы в боях. Они будут развлекать папу в Стране смерти. Вместе с папой ушла его старшая жена. Из всесильной повелительницы Дома за несколько дней она превратилась в обычную старую, сгорбленную временем женщину. Наверное, для нее была невыносима даже мысль о том, чтобы вернуться в свой род и стать там никем. Поэтому она добровольно выпила напиток Прощания, чтобы не чувствовать последний удар по голове, которым жрец забирает жизнь. Апони не сама додумалась. Просто мамы обсуждали это между собой, радуясь, что она ушла, и сетуя, что теперь от этого нет никакой пользы.

Апони отдала отцу свой любимый браслет и венок. Напевая красивым, чистым голосом, Матхотоп отдал команду закапывать. Дождь усиливался, а люди стояли и ждали, когда же всё закончится.

Наконец рабы разобрали запруду, и вода хлынула в обычное русло, скрывая вход в прощальные хижины.

Дождь, как по велению, внезапно прекратился.

Горечь утраты сменилась щемящей радостью предвкушения. Апони честно отгоревала. А завтра будет Праздник Касика. А ей впервые будет дозволено в нем участвовать.

42. Келли

Когда я проснулась, меня трясло так, будто я, а не Апони, простояла несколько часов под дождем. Было и правда прохладно. Причем, как-то односторонне. Со спины. То есть сверху. Снизу было тепло. Даже горячо. Жарко. Я приоткрыла глаз и уткнулась взглядом в пятнистую поверхность рубашки. Ночью, во сне, я забралась на Уэйда, и утреннее доказательство его репродуктивной полноценности упиралось мне… Туда, в общем, куда бы оно упиралось, находись владелец в бодрствующем состоянии. Но хозяин спал, запрокинув голову, и храпел, как французский бульдог после обеда.

В зыбком сером мареве зарождающегося утра лица просматривались нечетко. За время нашего путешествия Брай оброс щетиной. Впрочем, остальные мужчины тоже. Сильнее всех «ощетинился» колумбиец. Горячая кровь подогревала латиноамериканские корни черных волос, и они перли наружу как на дрожжах. Футболист (если он футболист на самом деле) сейчас походил на обезьяну. Внешняя форма и внутреннее содержание пришли к консенсусу.

У Эндрю волосы пробились в основном под носом и на подбородке, образуя недоразвитую эспаньолку. Спящий американец, криворукий мямля, в сумраке раннего утра выглядел криминальным авторитетом. И бандита в хижине он как-то вырубил. Я совершенно не заметила, когда и как. Споткнулся? Эндрю, в смысле. Или второй бандит оказался таким же лузером культяпистым, что и наш американец, и сам упал на ровном месте? Но машину Додсон как-то завел. Сам. Без помощи невменяемого Отавиу. Может, ему помогла бредовая лекция колумбийца, хотя я потеряла нить повествования на второй минуте. Или не всё просто, когда речь идет о Додсоне…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

А Брайану щетина шла, добавляя в образ рафинированного аристократа здоровой брутальности.

Подлецу всё к лицу.

Я в хорошем смысле этого слова.

Он действительно молодец. Ему, главное, показать цель. И неважно, достижимая она или нет. Он настигнет и овладеет. И жаль тех бедолаг, которых судьба поставит на его пути. Мне у него на пути стоять точно не улыбалось. Я осторожно спустилась с Брайана на землю.

Мне с ним вообще не по пути.

Ему в Англию, мне — на материк. Он будет жить в помпезном загородном поместье, с лисьими охотами и закрытыми клубами, а я — в съемной студии пятнадцатого округа, с привидениями мушкетеров и богемной тусовкой.

Нам в разные стороны.

От этого становилось печально. Пожалуй, никогда я не чувствовала себя настолько защищенной, как в этом опасном приключении.

Я вздохнула.

Образы Дня Прощания теснились в сознании, и их неукротимо рвало на бумагу. Я быстро пробежалась до ближайших кусточков, взбодрилась на короткой дистанции, натащила хвороста для будущего костра и уселась сверху. Ведьма я или кто?

Карандаш привычно скользил по гладкой белой поверхности, рождая пугающие образы. Мертвецы в богатых уборах дались мне легко. Пока я глядела на них глазами Апони, я видела только блеск золота. Закончив рисунки, я посмотрела на скукоженные в позе эмбрионов мумии глазами цивилизованного человека. И содрогнулась. Странно, что образы умерщвленных наложниц и старшей жены совершенно не отложились в памяти. Видимо, юной индианке не было до них никакого дела. Забавно. Апони так возмущалась несправедливостью мира по отношению к ней, но с легкостью приняла смерть тех, с кем жила столько лет бок о бок в женской хижине. Правильно. Любая жизнь имеет ценность. Кроме чужой.

Много времени ушло на то, чтобы зарисовать скалу, Матхотопа на ней и клокочущие, мутные воды реки — внизу. Потом я взялась за Апони, внезапно повзрослевшую, но с детской надеждой на дне глаз. Я заканчивала обрюзгшего Вишаче и похожего на шакала Сеуоти с заискивающим взглядом, когда со стороны кукурузного поля послышались встревоженные голоса.

— Да здесь я, здесь, — буркнула я недовольно.

Послышался треск ломающихся стеблей. Вот так и появляются агролифы, которые потом принимают за знаки внеземных цивилизаций.

Из рядов кукурузы появился взъерошенный британец, на ходу откидывая с лица пряди челки.

— Живая? — коротко спросил он, будто перед ним могла стоять не я, а свежеподнятый зомби.

— Нет.

— Жаль, — ответил на это Брайан и удалился в лесок.

Что — «жаль»?!

Следом за ним выбрался Эндрю. Его жесткие волосы ответили протестом на вчерашнюю попытку их прижать, и теперь торчали в разные стороны.

— Доброе утро, Келли, — сказал он и улыбнулся.

— Доброе утро, Эндрю! — ответила я и сошла с веток, жестом предлагая американцу выполнить ежеутренний ритуал розжига.

— Я еще немного принесу, — смущенно оправдал он свой поход в кустики.

Солнце взошло, и подозрительный огр превратился в прекрасную принцессу. Тьфу! В криворукого мямлю!

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Брай тоже притащил какой-то довольно приличный ствол, который уложил неподалеку от сушняка. Видимо, решил, что теперь можно разводить костер в открытую. Ночь растаяла, забрав с собою страшные сказки.

— А-а-а-а! — дикий вопль колумбийца разорвал благостную тишину утра.

— Отавиу! — крикнул британец.

Из леса, на ходу застёгиваясь, вылетел Додсон.