Двойной бренди, я сегодня гуляю - Мария Елифёрова

— Как вы себя чувствуете? — спросил барнардец по-английски, и она поняла, что это Лаи.

— Странно, — честно призналась она. — У нас такой напиток никто бы не разрешил производить.

— Это с непривычки, — дружелюбно сказал Лаи. — Не думаю, что он вреднее вашего коньяка.

Он шагнул к ней и подхватил её под локоть.

— Выйдем в сад? — предложил он. — На воздухе вам станет легче.

Почти ничего не соображая, Лика последовала за ним. Они спустились в лифте на первый этаж и вышли через стеклянные двери. Над университетским парком уже сгустилась тьма; в листве деревьев горели розовые шары фонарей. Здешние ночи были совсем не холодные — лишь от пруда поднималась еле заметная свежесть. Лика слышала, как хрустит под сапогами Лаи влажный гравий дорожки. Гул большого города сюда почти не долетал; во мраке пищали какие-то мелкие животные — то ли птицы, то ли цикады.

— Вы дразнили эту женщину, — вдруг сказал Лаи. — Зачем?

— Она дура, — сердито отозвалась Лика. — Дура и паразитка.

— Она старая, — укоризненно возразил Лаи. — Не стоило.

— Наши старики, в отличие от ваших, доживают до состояния, которое называется "маразм".

— Всё равно не стоило, — он показал в сторону беседки под завесой из плюща, в которой неярко светился фонарь. — Посидим немного здесь.

Выпустив её руку, он приподнял плющ и проскользнул внутрь. Лика вошла следом за ним и опустилась на скамью. Лаи сел рядом с ней.

— Вы улетаете послезавтра? — спросил он. Лика не сразу поняла, о чём он спрашивает; перебрав в затуманенном фой-ири мозгу дни барнардского календаря, она проговорила:

— Да, по-моему.

— Послезавтра... — с мягкой грустью проговорил он, а затем бросил на неё быстрый взгляд своих подведённых чёрных глаз. — Я другие стихи Киплинга больше люблю, не эти.

— Вы знаете Киплинга? — от потрясения у Лики перехватило дыхание. Лаи откинулся назад на скамье и отчётливо, почти без акцента прочёл:

- О, Запад есть Запад, Восток есть Восток, и с мест они не сойдут,

Пока не предстанут Небо с Землей на Страшный господень суд.

Но нет Востока, и Запада нет, что племя, родина, род,

Если сильный с сильным лицом к лицу у края земли встает?

— Я даже переводить это пытался, — смущённо добавил он, — только у нас ритмы совсем неподходящие. У нас ведь даже нет согласных и гласных, только выдохи и модуляции...

Оба понимали, что меньше всего он сейчас намерен рассуждать о лингвистических особенностях своего языка. И оба ни за что не смогли бы заговорить о том, что волновало их обоих — что до отлёта осталось два дня, и неизвестно, увидятся ли они ещё когда-нибудь.

— Вы невероятное создание, Виктор, — единственное, что нашлась сказать Лика. Он сидел так близко от неё, что она чувствовала сквозь юбку обжигающий жар его обнажённого колена — тридцать восемь градусов по Цельсию, норма для барнардцев и тяжёлая лихорадка для её собственной расы. Он придвинулся ещё ближе, почти касаясь душистым виском её щеки. В беспамятстве, Лика нежно погладила бархатную полутень над ухом, а затем сжала оба его виска руками, повернула его голову к себе и прижалась ртом к его губам.

Он не сопротивлялся, хотя и не особенно знал, что делать — только обнял её за талию. Всё-таки он был не так просвещён в земных обычаях, как стремился показать. Его губы были кисло-сладкими от фой-ири, зубов он не разжимал. Оторвавшись наконец, Лика опомнилась и вдруг обнаружила, что её пальцы притиснули его локон чести.

Вмиг протрезвев, она в ужасе отдёрнула руку.

— Виктор, простите меня, если можете, — сбивчиво заговорила она, — я виновата, я знаю, что нельзя...

— Можно, — перебил Лаи. Его голос звучал странно ласково.

— Можно? — ошеломлённо переспросила Лика. Лаи кивнул.

— Раз уж Дафия подумал, что вы моя названая... Названой — можно.

Он поднял её руку и заставил коснуться локона.

— Возьмите его. Вот так.

Лика пропустила прядь между дрожащих пальцев. Его волосы на ощупь оказались именно такие, как она себе представляла — слегка волнистые, мягкие, как шёлк. Лаи опустил голову ей на плечо.

— У вас чудесные волосы, — сказала она. — Я видела ваше старое фото в альбоме у Дафии. Для чего вы их бреете?

— Обычай, — лаконично ответил Лаи, как будто она могла ожидать какого-то другого ответа. Помолчав, он задумчиво спросил: — А вам это кажется некрасивым?

— Да нет, наверное, — замявшись, проговорила Лика. Его прямота вновь заставила её чувствовать себя неловко. — Просто... жалко.

— Мне тоже было жалко, — неожиданно сказал он, — в первый раз.

Эта откровенность, необычная для него, поразила её. Она в который раз ощутила, как мало она о нём знает. Он почти никогда и ничего не рассказывал о себе. Был ли это тоже обычай его планеты или какое-то личное свойство характера? И почему она сама ни о чём его не спрашивала, словно робея перед невидимой чертой?

— Как это происходит? — она провела рукой по его затылку. — Кто их вам обрезал?

— Я сам. До волос мужчины не может дотрагиваться даже миир. Только жёны и названые, если они есть.

Лика молчала, прижимая его к себе и не решаясь пошевелиться. Она знала, что не спросит его про ту, другую фотографию в альбоме — про его двух жён, которые каким-то образом были общими у них с Дафией. Почему всё, что она знает о нём, ей приходится узнавать от кого-то другого? Впрочем, одну вещь она всё-таки могла спросить.

— Виктор, кто такие названые?

Он вывернулся из-под её руки и посмотрел ей в лицо, положив ладони ей на плечи. В розоватом свете фонаря она разглядела улыбку на его лице.

— Это такие совсем особенные люди. С которыми особенные отношения.

Оправив на темени сбившуюся шапчонку, он легко вскочил на ноги.

— Пойдёмте обратно в зал. Не будем невежливы по отношению к Тафири.

31. ПОБОЧНЫЕ ЭФФЕКТЫ

Марс, экспедиция D-12, 19 ноября 2309 года по земному календарю (20 сентября 189 г. по марсианскому)

Был седьмой час утра. Измочаленный Мэлори сидел у монитора в медиа-зале. Известий о Лаи по-прежнему не было.

Он названивал в спасательный центр каждый час и каждый раз получал один и тот же ответ. Сигнала от маячка не принимали.

— Артур, — его дёрнули за рукав. На него смотрели воспалённые глаза Флендерса, болезненно блестевшие от выпитого кофе. — При каких условиях сигнал может пропасть?

— В принципе, при экранировании, — Мэлори судорожно сглотнул в пересохшем рту несуществующую слюну. — Но я не могу представить себе, что смогло бы его экранировать. Маячки рассчитаны на то, чтобы сигнал проходил сквозь слой песка толщиной до двух метров. Даже если его засыпало...

— А если он провалился в какую-нибудь дыру? — предположила Лика Мальцева. Эрика Йонсдоттир вздрогнула. Её рука сжала пластиковую чашку из-под кофе и смяла её до хруста. Лагранж потёр поясницу, затёкшую от многочасового бдения в кресле.

— Вы не рассматриваете ещё одну возможность, — сказал он. — Мог он вывести из строя маячок?

Мэлори почувствовал ледяную липкую испарину между лопаток. Вздор, тут же осадил он сам себя, Лаи это вряд ли под силу. Мало ли что кому взбредёт в голову. Не всем мыслям стоит поддаваться.

— Практически исключено, — твёрдо ответил он. — У маячков система защиты посерьёзнее, чем у банковского сейфа. Ему пришлось бы раскрошить весь шлем.

— Допустим, он провалился, — произнёс Коннолли. — Что тогда?

Мэлори пришлось мобилизовать все остатки сил, чтобы дать ответ, который ему давать не хотелось.

— Тогда — ничего. Его не смогут найти.

— Жиопа, — звучно, на весь зал сказала Айена. Отвернувшись, она вынула из ушей серьги и со стуком положила их на стол. Ори подскочил и кинулся к ней.

— Айена-миир, не надо! Пожалуйста...

— Имей ум, — урезонила его Айена, — ре-а-лис-тическое.

Таафа Риа молча сняла с руки браслет — серёг она ещё не носила, — и положила туда же.

— Мне нужно в уборную, — придушенным голосом выговорил Мэлори, как бы извиняясь — и чувствуя себя ещё более виноватым за свой снобистский жаргон. Коннолли неприветливо глянул на него из-под спутанных вихров.

— Вас кто-то не пускает?

Ни на кого не глядя, Мэлори поднялся и вышел. Ком в горле подпирал. Он распахнул дверь, но до унитаза добежать не успел. Постыдным образом согнувшись над раковиной, он забился в конвульсиях. Сухих, впрочем — внутри у него давно уже ничего не было, желудок не принимал даже воду. Каждый толчок воскрешал утихшую было боль; вены на висках и на шее вздулись — казалось, вот-вот лопнут. Поборов, наконец, спазмы, Мэлори кое-как распрямился. Его взгляд упёрся в зеркало.

Он застыл в неудобной позе, разглядывая в зеркале своё точёное, оксфордское лицо с кобальтово-синими глазами и обманным волевым подбородком, небритым со вчерашнего дня. Кто это? Неужели это он? Тот, кого окружающие считают Артуром Мэлори?