Партизанская хроника - Станислав Ваупшасов

Землянки, в которой могли бы разместиться все коммунисты, не было, и партийное собрание Кухаренок открыл на небольшой поляне.

— Товарищи! Палач Кубе и его лакеи — белорусские националисты хотят устроить братоубийственную резню между белорусами. Они еще осенью начали создавать «корпус самообороны» для борьбы с партизанами. Закоренелая банда предателей своей грязной пропагандой пытается завлечь нашу молодежь в свои ряды. Иногда им удается кое-кого завлечь, и наша парторганизация также несет ответственность за это. Нужно больше выпускать воззваний и листовок. У нас нет типографии, но мы должны печатать их на пишущих машинках. Мы должны добиться, чтобы «корпус самообороны» не получил ни одного солдата.

После Кухаренка выступил я и рассказал о методах, которыми буржуазные националисты втягивают молодежь в «корпус самообороны».

Слово взял Юлиан Жардецкий. Он напомнил собранию про антисоветскую деятельность Островского и Ермаченко в период гражданской войны.

— Наш народ, — говорил он, — имеет одно свойство: он быстро забывает обиды. Обязанность коммунистов напомнить народу о предательской деятельности руководителей корпуса еще в гражданскую войну, напомнить, как банда Островского уничтожала стариков, детей и женщин, выжигала дотла деревни. Только тогда наша агитация будет действенной, принесет ощутимые результаты, — взволнованно закончил Жардецкий.

— Правильно! — раздались возгласы.

— Каждый коммунист должен быть пропагандистом и агитатором, — сказал Иван Любимов.

— Сколько мы выпускаем экземпляров сводок Совинформбюро? — спросил Морозкина Коско.

— Около полутораста, — ответил комиссар.

— Мало! — горячо сказал Коско. — Нужно гораздо больше выпускать сводок и воззваний. Народ хочет слышать верное слово коммунистов.

Партийное собрание обязало всех коммунистов вместе с остальными партизанами вести разъяснительную работу в деревнях. Приняли решение больше выпускать листовок и воззваний. У нас, членов партии, возникло что-то вроде конкурса на написание лучших листовок.

Я отправил обстоятельную радиограмму в Москву о действиях белорусских националистов, потом навестил Сороку и Мотевосяна.

— Одновременно с разъяснительной работой надо усилить боевые операции, — сказал Сорока. — Мы должны показать нашу мощь, чтобы вести о наших делах далеко разнеслись.

Было уже отпечатано немалое количество воззваний. Разведчики и связные, уходя в поход, брали воззвания с собой. Был дан строгий приказ понапрасну их не расходовать, чтобы они распространялись в тех населенных пунктах, где редко бывают партизаны.

Из Москвы была получена радиограмма, одобряющая наши действия. Нам предлагалось проникнуть в штаб «корпуса самообороны» и разрушить его изнутри. Москва запрашивала также, не нуждаемся ли мы в боеприпасах.

Через несколько дней в десяти километрах от лагеря, близ деревни Борки, мы приняли два самолета. Москва прислала нам взрывчатку, патроны, гранаты, два миномета и — чего мы совсем не ожидали — много маскхалатов, военных полушубков и тридцать пар лыж.

Большинство наших партизан было плохо одето, и поэтому я очень обрадовался, когда из мешков стали доставать белые полушубки.

— Партия о нас заботится, как о сынах, — прошептал Коско.

В тот же день получили радиограмму из Москвы, где предлагалось отправить в Москву комиссара и секретаря парторганизации для доклада о результатах нашей работы.

Начали подготавливать материалы для отчета. Два дня напряженной работы — и вот все документы, которые могут интересовать Центральный штаб партизанского движения и военное командование, собраны и упакованы. Хотя документы брали самые важные, получилась изрядная ноша.

Морозкин и Кухаренок готовились к походу. Им предстоял далекий путь: группа наших партизан будет сопровождать их до лагеря Воронянского, откуда они пойдут через другие партизанские отряды в прифронтовую полосу. Оттуда — на самолете…

— Выбирай, кто тебя будет сопровождать, — предложил я Морозкину.

— Возьму Любимова, с ним везде пройдем, — грустно улыбнулся комиссар. — Только бы отпустили поскорее обратно…

Любимову была выделена группа автоматчиков в двадцать пять человек. Вместе с ними до железной дороги Минск — Москва пойдет также Сермяжко с группой подрывников.

Наконец последние приготовления закончены. Отряд выстроился для проводов комиссара, Георгий Семенович Морозкин тепло попрощался с каждым партизаном. Было заметно, как у него вздрагивают губы.

— Ты радируй, чтобы поскорее меня обратно отправили, — говорил он мне.

Нелегко было расставаться с комиссаром. Сколько тяжелых и радостных часов мы пережили вместе.

Молча обнялись, расцеловались.

8

Разведчики и связные сообщали, что в ближайшие гарнизоны прибыли новые подразделения. Было ясно: готовится новая карательная экспедиция.

Посоветовавшись с командирами соседних отрядов Сорокой и Мотевосяном, мы решили встретить врага на месте. Начали готовиться к обороне, расчистили окопы, расширили минное поле.

В эти дни Василиса Гуринович передала через Хадыку письмо заместителя начальника штаба «корпуса самообороны»; он просил встретиться с нами и обсудить важные вопросы. Место встречи — деревня Пережир, в доме самой Василисы Васильевны. «Женщина с ума сошла, — подумал я. — У себя принимать таких типов!..»

Письмо было написано грамотно, красивым твердым почерком. Я показал его Кускову, Лунькову и Сороке.

— Может быть, провокация…

— Что ж… Нам не впервой. И с открытыми врагами, и с провокаторами, — ответил начальник штаба.

— Да! Нельзя отказываться от малейшей возможности ослабить врага.

Автор письма ставил условие, чтобы с обеих сторон было не больше, чем по пятнадцати вооруженных человек.

Мы решили заранее выслать в район деревни Пережир сильную группу партизан. Я вызвал Усольцева:

— Возможно, это и провокация, но мы все-таки пойдем на встречу. Подбери крепких ребят.

Встреча должна была состояться 20 января в десять часов вечера. Времени оставалось немного. Усольцев отобрал тридцать автоматчиков и десять пулеметчиков. Сорока также взял двадцать автоматчиков. Партизан одели в лучшее обмундирование: в белые полушубки и чистые маскхалаты. Подготовили пятнадцать подвод.

Вечером 18 января двинулись в путь и к рассвету 19 января прибыли в район встречи. Произвели разведку местности, выставили скрытые посты наблюдения, заняли оборону. Усольцеву был дан строгий приказ: в случае, если на дороге покажется больше пятнадцати человек, открывать огонь без предупреждения.

С наступлением темноты Луньков, Сорока, Карл Антонович, Малев, Назаров, Денисевич и я пошли в дом к Василисе Васильевне.

— Это вы придумали, Василиса Васильевна? — перешагнув порог, строго спросил я.

— Что такое? — улыбнулась она.

— Приглашаете в свой дом всяких… Можно было и в другом месте встретиться…

— Я понимаю ваши опасения, — сказала хозяйка. — Но я уверена, что это не провокация.

Стали ждать. Скоро во двор въехало двое саней. Из одних выскочил военный и легкой походкой направился к дому. Когда он вошел в комнату, я увидел высокого, с правильными чертами лица мужчину.

— Вы подполковник Градов? — спокойно спросил он.

— Да, я. А вы кто?

— Моя фамилия вам ничего не скажет. Но как вы знаете из письма, я заместитель начальника штаба так называемого «корпуса самообороны». Называйте меня просто майором Евгением.

— Можно и так, — согласился я и пригласил: — Разденьтесь, побеседуем.

— Видел ваших партизан во дворе, прекрасно выглядят. А нам говорят, что вы оборванцы, обросшие… — не зная с чего начать, заметил Евгений.

— А вы верите фашистской пропаганде и геббельсовской брехне? — улыбнулся Луньков.

Майор тяжело вздохнул.

— Когда попали в плен? — спросил я.

— Прошлым летом.

— С оружием в руках?

Задав этот вопрос, я ожидал, что он возразит: «Нет, меня взяли тяжелораненым…» Однако Евгений ответил:

— Да, с оружием. Но до этого расстрелял все патроны. И был один…

Мне понравилась его откровенность.

— Ладно, — сказал я. — О плене — особый разговор. Но почему вы надели гитлеровскую форму, почему пошли к ним служить? Немецкие оккупанты временные «гости» на нашей земле. Настанет день, когда Красная Армия вконец разобьет немецко-фашистские войска. Измену Родина не простит. Вам придется строго ответить за свои поступки.

Майор побледнел и сказал:

— Сейчас мне трудно оправдываться… Да, я смалодушничал. Но предателем не стал. И вину свою искуплю…

Помолчав, он продолжал:

— Оккупанты нам не доверяют. Следят, подстерегают… У нас в корпусе есть нелегальная организация. В ней тринадцать офицеров. Настроены так же, как и я…