КРАМОЛА Инакомыслие в СССР при Хрущеве и Брежневе. - Коллектив авторов

Изготовление листовок было делом технически непростым. Отдельные, случайные листовки, спровоцированные конкретной ситуацией, писали от руки, иногда печатными буквами, каждый экземпляр отдельно или же под копирку. «Профессионалы» размножали документы на пишущих машинках, использовали резиновые клише, пользовались фотоспособом (написанный от руки или на машинке текст снимали любительским фотоаппаратом и печатали как обычные фотографии), изредка использовались самодельные гектографы. Известны случаи создания небольших подпольных типографий, чаще всего утаскивали откуда-нибудь типографский шрифт.

Доступ к любой множительной технике в СССР был крайне затруднен, и именно из-за боязни, что она послужит антисоветским целям. Например, имевшиеся в государственных учреждениях ксерокопировальные аппараты по требованию КГБ устанавливались в отдельных помещениях, с укрепленными дверями и кодовыми замками, входить туда имел право только сотрудник, ответственный за работу на аппарате. С заказчиками копий он общался через открывавшееся в двери окошко. На изготовление копий следовало оформить заказ с точным указанием количества переснимаемых листов и подписать его у руководителя учреждения, заказы регистрировали в специальном журнале, который регулярно проверяли сотрудники КГБ, сверяя с показаниями счетчика листов на машине.

Конкретные ситуации и мотивы, побуждавшие людей писать листовки, бывали очень разными. Замученный безысходностью житейских проблем, с похмелья и после очередного скандала с женой, человек писал от руки на листках из школьных тетрадей (самый распространенный вид бумаги, особенно в домах людей, не связанных с умственным трудом – большая часть страны и письма писала именно на тетрадных листках) две-три листовки и приклеивал их на видных местах своего села – на стены или дверь магазина, клуба, школы, правления колхоза, просто на забор.

Расскажем здесь вызывающую особое сочувствие историю молодой женщины, жены сельского учителя из Красноярского края. Для нее не находилось работы в деревне, где учительствовал муж (а до соседних населенных пунктов в тех местах – десятки, а то и сотни километров), семья с маленькими детьми жила очень бедно, муж с тоски начал делать в своем дневнике антисоветские записи, а жена хотела повеситься, но муж ее убедил этого не делать, сказав, что «надо бороться». Она, поняв его совет буквально, в феврале 1962 г. написала и расклеила в деревне пять листовок о нехватке в магазинах продуктов, очередях, дороговизне. Этой молодой женщине сильно повезло, ее дело – одно из немногих нам известных – не дошло до суда и было прекращено «за отсутствием состава преступления». Возможно, это могло случиться благодаря кому-то из местных работников КГБ, который просто пожалел учительшу и не стал раздувать дело[324].

А собственно, зачем, с какой целью люди писали анонимки и листовки? Зачем надо было посылать, скажем, главному редактору партийной газеты «Правда» или прямо в Верховный Совет СССР, в ЦК КПСС, лично Хрущеву письма с яростными обличениями советской власти и коммунистов, а то и с непристойной бранью? Понятна, конечно, эмоциональная потребность хотя бы обругать правительство, виновное, по представлениям человека, во всех его бедах. Однако представляется, что за этим не вполне рациональным поведением крылись иные, глубинные, представления о связи вещей.

Многими исследователями и по разным поводам уже отмечалась особая роль в русском сознании письменного слова, литературы, в силу ряда исторических причин в значительной мере взявших на себя не столько культурные, сколько религиозные функции. Эта тенденция наделения написанного или произнесенного слова сверхъестественной силой восходит к древнейшим представлениям, воплощавшимся, в частности, в вербальной магии (магии заклинаний). То же происхождение, кстати, имеет и традиция бранного слова.

Имея это в виду, можно догадаться, что, поскольку в недрах коллективного бессознательного записано, что объекту брани наносится не только обида, но и вред, то был прямой смысл, например, послать Хрущеву непристойную бранную анонимку (а уж обозвать свиньей – это практически наложение заклятия). Анонимное письмо с критикой советского строя, коммунистов играло роль «называния зла по имени», отчего зло должно то ли исчезнуть, то ли утратить силу, поскольку произнесение (знание) имени дает власть над его носителем.

Кстати будет отметить постоянно присутствовавший в антисоветских текстах и речах, унаследованный из русского фольклора мотив «поисков правды». Сколь часто говорилось, что «в СССР правды нет», «нигде у нас не найдешь правды», «в газетах нет правды». «Правда» – это нечто гораздо большее, чем просто достоверная информация, это слово включает представление и о справедливости (причем не в юридическом плане, а скорее в морально-религиозном), и о скрытом «истинном смысле» вещей, проступающем при назывании. Культурный смысл «заклятия правдой» настолько значим, что, на наш взгляд, именно оно сравнительно недавно послужило подсознательной причиной быстрого разочарования российской публики в результатах «перестройки»: ожидалось, что после называния вслух, перечисления проблем и недостатков (в печати, а тем более с высоких трибун) они чуть ли ни немедленно сами собой исчезнут из жизни. А поскольку этого, разумеется, не произошло, возникли недоумение и разочарование.

Таким образом, анонимное письмо представителю власти – это подсознательное «наложение заклятия на злые силы». В то же время письма в адреса зарубежных радиостанций и средств массовой информации в подсознательной основе более прагматичны и современны. Они предполагают использование обличающего, разоблачающего советский коммунизм письма в пропаганде, прочтение его в эфире, публикацию, то есть апелляцию в большей мере к общественному мнению, нежели к мистическим силам.

Листовка (как и ее редуцированная форма – надпись на стене здания, заборе) также публична. Предполагается, что, прочтя ее, люди перестанут оказывать повседневную поддержку неправой власти (в частности, не пойдут на выборы). Такая логика отсылает нас к рационалистическому миропониманию просветителей XVIII столетия. Однако ясно, что этот механистически упрощенный ход мысли не мог бы быть столь распространенным и устойчиво воспроизводимым, если бы не базировался на том же самом подсознательном убеждении в реальной действенности «высказанного слова истины».

Анонимность обсуждаемых нами документов связана не только с желанием избежать кары за крамольное высказывание. Ведь если высказана «правда», то она имеет значение именно как таковая, наличие у высказывания конкретного автора как бы обесценивает его, низводя до чьего-то личного мнения. Отсюда – навязчивое стремление авторов анонимных документов высказаться от имени «всего народа», «всех трудящихся», «пролетариата», «колхозников», какой-либо другой социальной группы, подписаться псевдонимом, обозначающим автора как ничем персонально не выделяющегося представителя народа («Разгневанный», «Справедливый»). Известны случаи своеобразного самозванства: авторы анонимок излагали в них якобы свою биографию, ложную, но наделенную атрибутами типичной биографии «простого советского человека» (скажем, городской служащий писал от лица рабочего большого завода). Все это созвучно не только деперсонифицированному архаическому сознанию, но и ценностям советской идеологии, с малолетства внушавшей людям: «общественное» выше «личного», персональное растворяется в коллективном и только так приобретает ценность. При этом представитель пролетариата ценился выше представителя «союзного с ним» крестьянства, а тот, в свою очередь, был несомненно гораздо в большей степени «народом», чем выходец из интеллигенции.

Очень распространенное явление – листовки, призывавшие к борьбе от имени вымышленной партии или движения. В этих случаях потребность приписать себя к какой-либо массе, узнаваемой идеологической платформе, заявка на которую давалась в названии организации («Всесоюзный демократический фронт. Революционная социал-демократическая партия», «Социалистический союз свободы», «Партия справедливости советского народа», «Подпольная коммунистическая партия Советского Союза», «Чистая марксистско-ленинская партия», «Партия истинных коммунистов» и т.д.), сочеталась отчасти со внушенной пропагандой романтикой революционного подполья. Приведенные названия организаций явно отсылают нас к легендарному началу революции, «ленинскому» периоду, благодаря усилиям пропаганды ставшему символом счастливой, насыщенной высоким смыслом жизни. Подписи под некоторыми листовками как бы отсылают к мифическому «золотому веку» революции, который «испорчен» по вине «плохих людей», но когда-то должен вернуться. Эта психологически значимая для многих авторов листовок цикличность времени представляет собой рационализированные, задавленные образованием и новым воспитанием, но одновременно и оживленные коммунистической пропагандой остатки мифологического восприятия действительности.