Сын человеческий - Аугусто Бастос

В самой чащобе среди низкорослых деревьев и на редкость густого колючего кустарника ущелье перерезала свежепроложенная тропа. Мы думали, что это и есть одна из дорог, связывающих Арсе и Платанильос. Где-то вдали на северо-востоке бухала артиллерия. Я стал прикидывать: мы, очевидно, километрах в двадцати от Бокерона. Решил хотя бы на время окопаться здесь; по-моему, дорога явно имеет оперативное значение.

Выслали две группы. Одна ведет разведку в направлении Юхры, другая должна пробиться к командному пункту армии. Пусть нам дадут указания и обеспечат водой. Главное — обеспечат водой, если предстоит тут задержаться.

Сумятица и неразбериха понемногу улеглись. Я приказал похоронить убитых: и своих и боливийцев. Вырыли ножами братскую могилу. На наше счастье, грунт оказался песчаный, с прожилками кристаллической соли, которая в отблесках костров сверкает, как иней. Павшие солдаты оставили нам полупорожние фляжки; из этих скудных запасов мы смогли выделить раненым по глотку воды. Остальным же после двух дней строжайшего поста пришлось довольствоваться куском «жаркого», приготовленного из дохлой ослицы.

19 сентября

Посланные нами группы пока что не вернулись. Снова собрал офицеров на совещание. Разговаривали долго, наконец принимаем решение: будет вода или нет, — батальону окапываться на этом клочке испепеленной земли. Один офицер что-то хрипло промямлил о служении отечеству, выкатив мутные глаза, в которых, правда, уже не было прежнего энтузиазма.

Осмотрев местность, мы укрепили ущелье с обеих сторон, превратив его в довольно надежный опорный пункт. На флангах оборудовали пулеметные гнезда, каждый солдат вырыл себе окоп. Наши позиции прикрыты постами боевого охранения и передовыми наблюдательными пунктами. На флангах мы соорудили «загоны» для захвата пленных. Но если учесть, какая опасность нависла над нами, — все принятые меры предосторожности смехотворны и бессмысленны.

Неподалеку от ущелья лес внезапно как бы проваливается в котловину, засыпанную наносной землей: когда-то здесь, очевидно, была река или озеро, которое потом высохло, не знаю уж, в какую геологическую эпоху. По его дну мы наверняка проходили вчера ночью. Из белесого песчаного лона выступает край большого камня. Он похож на гриб, а цветом напоминает тронутую патиной бронзу, которая поглощает свет. Очевидно, поэтому он и не блестит. В этом районе Чако совсем нет камней. Должно быть, перед нами аэролит.

20 сентября

Батальон окопался в этой доисторической яме. Результаты не замедлили сказаться: трое раненых скончались. Теперь я толком не знаю, сколько у меня осталось людей и каковы наши потери. Но они, видимо, не уменьшаются. Мы просто делаем очередной шаг на пути к гибели. Во всяком случае, нами по-прежнему владеет отчаяние.

У подножия бутылочного дерева, позади пулеметного гнезда для меня соорудили укрытие. Сидя в окопе, я не без удовольствия созерцаю открывающийся взору пыльный амфитеатр, где разыгрывают трагедию худосочные, почти голые герои, у которых уже кости торчат. Все очень постарели, все в рубцах, шрамах, обсыпаны шелушащейся паршой. Нагие ветви отбрасывают на них сетчатую тень, и люди кажутся призрачными марионетками; они, словно пьяные, топчутся на одном месте, хотя представление давно окончено. Когда я окидываю взглядом позиции, я не узнаю своих солдат. Обожженные солнцем пергаментные лица не отличить друг от друга: они перекошены, облеплены струпьями, глаза под лохматым навесом бровей обезображены катарактой пыли.

Где-то на севере рвутся бомбы, содрогается земля. Канонада час от часу все глуше и глуше, словно это прокатывается гром перед надвигающейся грозой, которая так и не разразится. О высланных группах— ни слуху ни духу. Мы отправили еще одну, дав ей задание любой ценой привести подкрепление. Трое солдат с сержантом, еле волоча ноги, двинулись в путь. Я снял с руки компас, хотел отдать им. Но, как назло, стрелка застряла и ни с места — то ли она размагнитилась, то ли, наоборот, ее удерживала какая-то таинственная сила. Пусть ориентируются на канонаду.

Если я не ошибаюсь, Леон Пинело[66] в своей книжке утверждает и даже доказывает, что земной рай был расположен в этих краях, в самом центре Нового Света, в сердце Колумбова материка. Пинело называет это место «истинным, доподлинным, зримым» и уверяет, что именно здесь был сотворен первый человек. Стало быть, какие-то из этих деревьев можно спокойно счесть древом жизни и древом познания. Не исключено также, что в озере Исла-Пои купались Адам и Ева, озирая сияющими глазами чудеса первого сада. И если космограф и теолог Пинело прав, то перед нами пепелище Эдема, обращенного в прах карающим господом, и теперь по нему блуждают потомки Каина, напялив на себя разноцветную военную форму. А библейская глина, из которой сотворен человек, снова превращается в прах.

21 сентября

Противник опять пытался пробиться к нам, заплатив за это убитыми и добрым косяком пленных, угодивших в наш «загон». Скудная награда за то, что нам удалось выжить. Мои солдаты кидались друг на друга с остервенением бешеных собак. Пришлось отдать строгий приказ: делить воду из фляжек мертвецов поровну. По глотку на каждого. У некоторых от нетерпения дрожали руки, и они разливали воду. Паши «гости» даже глоток не смочили. Отныне мы с ними соревнуемся: кто же дольше выдержит?

Вырыта еще одна братская могила. Шире и глубже прежней. Мертвецов слегка присыпали землей, но места там хватит и для других. На этих работах мы используем пленных.

Сегодня во время стычки с неприятелем отличился мой денщик, выкинув один из своих номеров, доказывающих, что он парень находчивый и отчаянно смелый.

В самый разгар вражеской атаки пулемет, который прикрывал мой окоп и защищал вход в ущелье, перегрелся, и его заело. Пулеметчик растерялся. Тогда «Вифлеемский младенец» выскочил из укрытия, вспрыгнул на пулемет и помочился на раскаленный ствол, полусерьезно-полушутливо приговаривая:

— Дай я тебя малость освежу, старая перечница! Промочу тебе пасть, зараза!

Не знаю, по случайности или нет, но пулемет опять заработал. «Вифлеемскому младенцу» нельзя отказать в смекалке. Так в этом «саду услад» началась для нас весна. Сегодня поутру над плюмажем агавы, среди жестких и зубастых, как пила, листьев расцвело несколько крошечных лиловых цветков, которые быстро сморщились и пожухли, точно губы умирающего. Цветы прожили меньше суток. Их пряные соки, очевидно, вытянула мошкара, потому что от нее несет нежным ароматом агавы.

22 сентября

С каждым днем огненное кольцо теснее сжимает нас. А над нами все то же раскаленное небо. Оно словно рассол, который неумолимо сочится сквозь голые ветки. Даже под деревьями нет тени, где можно было бы укрыться.

В ожидании воды люди жуют волокнистую мякоть кактуса, несъедобные луковицы какого-то растения или обжигающие язык корни агавы. Но теперь и эти «яства» не утоляют жажду. Наоборот, нас мутит и подташнивает, от рвотной судороги сотрясаются прилипшие к спинам животы. Я видел, как солдаты жадно подбирали корни, не дожеванные другими. Их лица выражали тупое удовлетворение поживой, словно им посчастливилось раздобыть бог весть какое лакомство. Некоторые иначе стараются поддержать скудеющие силы — терпеливо мелют зубами бархатистые цветы агавы, освежаясь пенистой жижей собственной блевотины. К четвертому дню этого поста обезумевшие от голода солдаты принялись грызть мягкие куски кожаной амуниции. Ясно, что таким чарки не наешься.

23 сентября

О нас забыли. Даже неприятель больше не высовывает носа, не досаждает нам, не подкидывает мертвецов и их солдатские фляжки, не собирается разом с нами покончить. А между прочим, именно теперь это ему удалось бы без особого труда. Тот, кто попал к нам в плен, перестал быть нашим противником. Пленные ничем не отличаются от моих солдат: нагие живые трупы.

Глядя, как они локоть к локтю покорно дожидаются смертного часа, я вспоминаю о том одиноком водоеме с поросшими тростником берегами, невозмутимо существующем на ничейной земле позади Боке-рона. Нам уготована участь осажденной крепости. Здесь мы в миниатюре воспроизводим эту осаду, с той только разницей, что парагвайцы и боливийцы загнаны в один мешок. Мы заарканены судьбой и слепо противимся безликому врагу, для которого все мы одинаковы.

Высылать новых разведчиков больше не имеет смысла.

Мы потеряли всякую надежду на то, что придет автоцистерна с водой, равно как и отчаялись в возможности выбраться из этого окаянного ущелья, которое так остервенело обороняем. Даже самый здоровый из нас делает каких-нибудь сто шагов и валится, будто сраженный молнией. Кремнезем высосал из нас последние капли пота, осушил слезные железы. Тот, у кого в мочевом пузыре еще есть моча, может считать, что ему повезло. Этим «напитком» здесь оживленно торгуют. Зажав в руке фляжку, «Вифлеемский младенец» ползает от одного солдата к другому, но никак не может раздобыть живительной влаги в обмен на жалкие остатки солдатского пайка: две полусгнившие, затвердевшие галеты. Он в ярости швыряет их в кактусы и, опустившись на колени, как безумный, роет ногтями песок, прячет голову в ямку и замирает в ней, словно гильотинированный, сотрясаясь всем телом от судорожных рыданий. Да, за эти несколько дней мы превратились в неандертальцев. Спасти нас может только чудо, но в этом уголке проклятого богом Эдема забыли, что такое чудеса.