Осада церкви Святого Спаса - Горан Петрович

Всех охватило чувство раскаяния из-за того, что они без приглашения перешли грань человеческого понимания. И уже начали они подумывать о возвращении, как перед ними возник остров, состоящий из песчаного тумана. Но мало того, на этом небольшом кусочке суши находился старец с седой бородой и седыми волосами, глаза его были закрыты, и он, согнувшись, стоял на коленях, молитвенно сложив руки. Хотя не видны были его шевелящиеся губы, хотя по его волосам не видно было, что он дышит, все вокруг него через равные промежутки времени наполнялось звуком молитвенного призыва:

– Господи, Иисусе Христе, Сын Божий, помилуй меня.

– Господи, Иисусе Христе, Сын Божий, помилуй меня.

– Господи, Иисусе Христе, Сын Божий, помилуй меня.

А снаружи, прямо под облаком, среди парящих в воздухе комьев земли, вокруг церкви Святого Спаса, на кобылах, раздувшихся от одуванчиков, уверенно передвигалось десять куманов. Картина эта была страшной. Захватчики пришпоривали живые меха, на которых сидели, а над их головами сверкали выкрики, обнаженные мечи и искаженные ненавистью взгляды. Беженцы и братья укрылись в двух храмах, в кельях, трапезной, странноприимном доме и остальных зданиях. Одного неосторожного послушника, помощника отца Пайсия, куманы застали на сосне, где он занимался пчелиным ульем. Схватив несчастного, враги на месте изрубили его саблями. Голова с глухим стуком покатилась по земле. Безжизненное тело, из которого продолжали струиться кровь и богоугодные мысли, они за ногу привязали к кобыле и, угрожающе выкрикивая, поволокли, словно падаль, вокруг большой церкви:

– Эй, игумен, видишь? Вот теперь смотри через свои окна!

– Погляди-ка, вон какая тыква в траве выросла – кудрявая, с носом, ушами и ртом!

– Что за чудо, игумен?! Нигде ни ростка не видно, а скоро весь церковный двор начнет плодоносить.

Немногие смогли сохранить присутствие духа. В основном все, объятые ужасом, стенали и рыдали. Лишь кузнец Радак вместе с несколькими монахами пытались защищаться, полной грудью выдыхая воздух, чтобы отогнать парящих в воздухе всадников. Но безуспешно. У куманов были легкие щиты из прутьев, обтянутых кожей, которыми они защищались от действия воздушных струй. Жича походила на зрелое яблоко, вокруг которого вьются осы.

Уже слышались удары топориков по двери притвора Спасова дома. Многие комья земли были разбиты копытами кобылиц. Елки наклонились так, что, казалось, вот-вот упадут. Одно копье влетело через окно кельи и пришпилило к стене слово молитвы. На другом конце монастыря, возле окна странноприимного дома, два кумана пытались завладеть молитвами. Третий приблизился к звоннице и принялся злобно колотить молотом в большой колокол. Надтреснутый звон взвился вверх, но потом надломился, как полет птицы с перебитым крылом, и начал падать вниз…

– Обвязывайте веревки вокруг куполов! – приказывал снизу многострашный видинский князь Шишман.

– На кресты! Набросьте петлю на кресты! – добавлял слуга Смилец.

– Затягивай! Тащи вниз! – ликующим голосом распоряжался куманский вождь Алтан.

Внутри облака шум военных действий слышен не был. Копальщики ходили вокруг старца, чтобы увериться в том, что его можно отнести к числу живых. Возле ног подвижника они нашли скромную пищу – немного ягод, пару грибов, горку сухих диких яблок… И продолжало звучать:

– Господи, Иисусе Христе, Сын Божий, помилуй меня!

Старец сидел совершенно неподвижно, излучая покой, его ладони, очень давно сложенные друг с другом для молитвы, казалось, срослись. Он ничем не показывал, что пришельцы обеспокоили его, но в душе каждый из них услышал его слова: «Вторглись в мою многовековую молитву! Зачем вы нарушили мое тихожитие? Неужели даже на облаке нельзя скрыться от шума мирской жизни?»

– Брат, прости ты нас, мы тоже монахи, из Жичи, монастыря, над которым застряло твое облако. В беде мы оказались, воды нет совсем, и нам не выдержать тяжелую осаду болгарского и куманского войска… – Один из пришедших начал громко рассказывать о том, что уже было и что грозит в будущем.

Не дожидаясь, когда он закончит, подвижник безмолвно поднялся. Потом направился в глубину пещеры, не показав никакого сочувствия к бедам братьев из Жичи. Он шагал по поверхности хрустальных озер, его босые ноги оставляли едва заметные следы на гладкой блестящей воде. Миряне и монахи были обескуражены: неужели он покинет их без единого слова утешения?! За отшельником последовали и стаи рыб, а по дну вслед за ними поползли моллюски, таща на себе молочно-перламутровые ракушки. Там, где только что сидел старец, остались лишь парящие в воздухе слова:

– Господи, Иисусе Христе, Сын Божий, помилуй меня!

– Господи, Иисусе Христе, Сын Божий, помилуй меня!

– Господи, Иисусе Христе, Сын Божий, помилуй меня!

И тут послышался грохот и скрип, под ногами у них все заколебалось, пещера начала приподниматься с той стороны, куда удалился старец. Нарушилось равновесие, и все облако накренилось. Озера начали переливаться одно в другое, спокойная вода превратилась в водопады, устремилась в одном направлении, бурный поток сбил с ног копальщиков, понес их, как соломинки, через все залы и коридоры. Волны с закручивающимися гребешками вздымались одна за другой, подмывали стенки и основание вместе с застрявшим в них шорохом птичьих крыльев. Наконец-то водный поток нашел выход, и крупный дождь забарабанил по покрытой свинцовыми пластинами крыше большого храма, по каменной крыше маленькой Церкви, по дранке остальных зданий, по комьям земли, по сотням ладоней братьев Жичи, протянутым через окна вознесшегося монастыря…

Дождь наполнял бадейки и ведра до самого конца дня. Иногда с неба падали дикое яблоко, ракушка и даже маленькая рыбешка. Куманы и их кобылицы, раздувшиеся от одуванчиков, сначала намокли под дождем, а потом, отяжелев от воды, плюхнулись с высоты вниз, прямо в грязь на земле, под Спасовым домом. Когда дождь кончился, воздух стал чистым, как будто умытым, без единой пылинки. Копальщиков колодца, изрядно замерзших, монахи нашли среди веток дуба. Дождевая вода вокруг монастыря сливалась в многочисленные ручейки, а высоко в небе потихоньку исчезало облако, в котором нашел себе прибежище неизвестный старец.

Книга пятая

Силы

Двадцать первый день

Прежде всего воссияла суббота, посвященная святому Георгию.

Потом ожили поросшие травой комья земли.

В верхнем дворе воспряли увядшие травинки, а лужайка на краю парящих в воздухе монастырских угодий превратилась в пастбище с буйной травой, достаточное, чтобы прокормить весь имеющийся скот.

Согнувшиеся дубы выпрямились, теперь одного взгляда было мало, чтобы охватить их от земли до вершины.

От сосен запахло смолой.

Холодком потянуло от ельника.

Возле трапезной, из щелей между камнями, зазеленели листья подорожника.

С южной стороны келий расцвела белая мальва.

В маленьких окошках появились очанка, первоцвет и седмичник.

Поближе к хлевам высунулись из земли густые кустики мать-и-мачехи.

Показался шалфей.

Зацвели калина, мушмула и крушина.

Повсюду бушевала луговая герань.

И базилик.

В разгар утра двадцать первого дня поднебесные птицы, целая стая, принесли в клювах какие-то семена и разбросали их вокруг подножья большой церкви.

И не успели еще птицы улететь, как храм опоясали молодые стебли мелких диких ирисов.

Не обращая внимания на опасность, люди наслаждались ручьями дождевой воды.

Матери вынесли детей умыться.

Остальные женщины побежали стирать.

Много было и тех, кто, встав на колени, просто окунал голову в воду.

В одном месте, где к ручью еще никто не подходил, начерпали и отнесли в ксенодохию воды для больных.

Монахи, обязанностью которых было заботиться обо всем, что находится в подвалах, выкатили из них бочки, прикатили их на берег ручья, а потом, наполнив, укатили по комьям земли на кухню.

Стратор, монах, отвечавший за монастырских мулов и остальную живность, вывел скотину на водопой.

В следы от копыт, тут же наполнившиеся водой, слетелись купаться воробьи.

Возле горней воды, рядом со стволом выросшей на небе ракиты, дремал старый отец Спиридон.

Но все возрастало не только вокруг храма, но и в самой церкви Святого Спаса.

В записанной на стене портика Ананием описи монастырского имущества снова стали видны недостающие буквы, озарившие собой тьму белых пустот.

Вдоль пересохшего русла живописанной реки Иордан снова ожили источники, заплескались беспокойные волны, стиснутые каменистыми берегами.

Стоя рядом, можно было ощутить свежесть реки.

Трещины на стенах срослись.

На фреске, изображавшей Рождество Богородицы, кувшин в руке святой Анны снова наполнился до самых краев.