Медичи - Грегор Самаров

— Графиня права, — горячо отозвался маркиз, — я тоже считаю примирение невозможным, а если бы оно и состоялось, то было бы непрочным и дало бы Лоренцо только время вооружиться и приготовиться.

— Может быть, — угрюмо заметил Джироламо. — Если бы я был уверен в победе, я, не задумываясь ни на минуту, свергнул бы Лоренцо и покорил эту упрямую Флоренцию, но, — он вопросительно взглянул на жену, — святой отец, к несчастью, пожилой человек, его жизни тоже есть предел, а у меня мало друзей среди кардиналов. Все Борджиа мне крайне враждебны, и трудно надеяться, что будущий папа благосклонно отнесется ко мне и моим планам.

— Потому-то эти планы должны быть выполнены, пока мы пользуемся поддержкой святого отца. Герцогство Романское должно быть прочным теперь, при содействии папы, чтобы потом никто не мог отнять его у нас.

— Пожалуй, ты права, — сказал Джироламо, почтительно целуя руку жены и с восторгом глядя на ее чудное лицо. — Видите, благородный друг Маляспини, моя жена готова взяться за оружие, тогда как я с трудом решаюсь вынуть его из ножен.

— Нет, — с улыбкой возразила графиня, — оружие я предоставляю мужчинам, но ум и непреклонная воля так же важны, как острый меч. Я поеду завтра в Милан и заручусь поддержкой друга или хоть лишу ненавистного Лоренцо и его флорентийцев сильного союзника. Если Милан отстранится, Венеция тем более не захочет быть во враждебных отношениях с папским престолом, и нам удастся, в конце концов, свергнуть этих Медичи, которые мнят себя выше всех князей Италии.

На другой день графиня уже на заре, собралась в путь, послав еще ночью гонца в Милан предупредить о ее приезде. Когда Джироламо, проводивший с Маляспини ее до ворот, возвращался в город, он опять заговорил о возможности примирения и снова старался склонить маркиза к посредничеству. Маляспини колебался, он дружил с Медичи, когда они были на высоте величия, но тем не менее питал надменную ненависть родовитого дворянина к выскочкам и с радостью приветствовал бы падение Флорентийской республики. Видя тревожные сомнения Джироламо, он сам стал колебаться и, придя к жене, заговорил о возможности вернуться во Флоренцию, так как у него, пожалуй, все-таки оставались еще возможности как-то уладить недоразумение.

Бедная Джованна, не спавшая всю ночь, опять начала надеяться и просила позволения послать известие Козимо, чтобы успокоить его относительно ее внезапного исчезновения. Маркиз дал ей уклончивый ответ, но решительно запретил писать во Флоренцию без его разрешения. Он хотел выждать.

Дальнейшим событиям скоро суждено было разрушить все надежды Джованны. Известие, что Монтесекко после строгого допроса, в котором он подробно изложил приготовления к заговору, был обезглавлен по решению синьории, сильно озлобило Джироламо, так как он усматривал личное оскорбление в казни находившегося у него на службе капитана и теперь сознавал полную невозможность примирения. В последующие дни стали приезжать гонцы из Рима с известием, что папа был преисполнен негодования позорной казнью архиепископа и арестом кардинала и решил принять самые строгие меры для наказания такого вторжения в права церкви. Скоро Джироламо получил приказание от его святейшества усиливать, на-сколько это возможно, свое войско и быть готовым к обороне Имолы, а самому немедленно явиться в Рим, чтобы получить распоряжения по неминуемому походу. Этим исключалась всякая возможность примирения, и попытка к нему навлекла бы гнев папы даже на любимца-племянника. К тому же графиня сообщала благоприятные известия из Милана, что там ни в коем случае не хотят допустить враждебных действий по отношению к папскому престолу. Следовательно, было полное основание надеяться на победу над одинокой Флорентийской республикой. Все колебания Джироламо исчезли бесследно, и ненависть к Флоренции и, в особенности, к Медичи возросла с полной силой. Он уже мечтал о покорении и присоединении к герцогству Романскому всей территории республики и обещал маркизу Маляспини управление Флоренцией, когда народное владычество будет свергнуто и «ядовитые пилюли Медичи», как он язвительно выражался, будут уничтожены окончательно.

Маляспини, тоже уверенный в свержении Лоренцо, сейчас же пошел к жене и с насмешкой сказал Джованне:

— Теперь пришло время, и можешь написать маленькому Козимо, чтобы он не изнывал в тревоге и не предавался безумной надежде породниться с Маляспини Фосдинуово. Скоро этот Лоренцо перестанет смотреть свысока на князей Италии, а с ним исчезнут и все мухи, пригретые сиянием его величия. Я тоже напишу Лоренцо, он узнает, как говорит аристократ с разбогатевшим банкиром, а мальчишка Козимо увидит разницу между дочерью Маляспини и каким-то Ручеллаи.

— Ради Бога, отец, — молвила Джованна, — неужели ты не сжалишься над своей дочерью? Ты сам разрешил избрать мне мое счастье. Ты знаешь, что я люблю Козимо, и всегда буду любить его.

— Не смей этого говорить! — с угрозой закричал Маляспини. — Политические соображения, неизбежные для такого рода, как наш, побудили меня, против моего желания и вопреки родовой гордости, дать согласие на этот брак, так как могущество Медичи казалось непоколебимым, и с ними надо было считаться, но теперь обстоятельства изменились, и блеск Медичи, распространившийся было на всю Италию, скоро померкнет. Я надеюсь, что и ты только по этой необходимости хотела снизойти до брака с Ручеллаи, но теперь ты свободна от оков, наложенных благоразумием, и я обещаю тебе мужа, более достойного тебя и твоего имени.

— Никогда, отец, никогда я не отдам мою руку никому, кроме Козимо. Ему принадлежит мое сердце, ему я поклялась в верности… Никогда не напишу я ему того, что противоречит моему чувству, и было бы ложью перед ним и перед Богом.

Она встала со слезами на глазах, но смело глядя на отца.

— Ты должна и будешь повиноваться! — со злостью вскричал Маляспини. — Этот Козимо никогда не будет твоим мужем. Выбирай между твоим упрямством и проклятием отца.

— Это не упрямство, отец, — возразила Джованна. — Приказывай мне что хочешь, и я буду повиноваться, но не требуй, чтобы я лгала тому, кого люблю и кого это смертельно огорчит. Спроси мою мать, пусть она решит, должна ли я слушаться такого приказания.

— Он утешится, — насмешливо сказал Маляспини, — и даже скорее утешится в потере любви, чем в потере положения, до которого добрался благодаря покровительству Медичи. Твоя же мать слишком хорошо знает свой долг относительно нашего рода, чтобы поддерживать тебя в твоем безумии.

— Выслушай меня, дитя мое, — заговорила маркиза. — Я понимаю, что ты страдаешь, но и отец прав. Неумолимая необходимость заставляет нас отказаться от брака, который может быть пагубным для нашего дома и нарушает наши обязанности перед церковью и Богом. Святой отец никогда не забудет и не простит, если Маляспини перейдут на сторону его врагов в минуту тяжелой борьбы… Довольно грустно уж и то, что твоя сестра, жена Содерини, должна быть на стороне Лоренцо.

— Совершенно верно! — воскликнул Маляспини. — Как видишь, твоя мать так же думает и чувствует, как я.

— Эта необходимость, дитя мое, — продолжала маркиза, — тяжела для тебя и, конечно, для Козимо Ручеллаи, но разве не хуже будет для него питать несбыточные надежды? Мужественный характер всегда перенесет неизбежный и неумолимый удар, поэтому, любя Козимо, ты должна внушить ему твердость перенести это горе. Это даст ему силу исполнить свои обязанности относительно Медичи, и тебе легче будет примириться с жизнью, которая со временем даст еще много радостей.

— И я должна отвергнуть его любовь, как временную забаву, изменить ему, когда поклялась в верности на всю жизнь! — рыдала Джованна.

— Нет, — более мягко сказал Маляспини, — ты должна только, как говорит твоя мать, дать ему силы перенести неизбежный удар и избавить его от мук постепенно разрушающейся надежды.

Джованна, закрыв лицо руками, тихо плакала, потом подняла голову и сказала усталым голосом:

— Хорошо, отец, я исполню вашу волю, если вы не будете принуждать меня писать ложь. Я буду молить Бога, чтобы Козимо забыл меня, но не хочу, чтобы он презирал меня.

Мать обняла ее и подала перо и бумагу. Джованна спокойно взяла перо и сказала слегка дрогнувшим голосом:

— Приказывай, отец, что я должна писать.

Маляспини подошел и начал диктовать, следя за ее дрожавшей рукой:

— Вы поймете, Козимо Ручеллаи, что после горестных событий последних дней наш брак не может состояться, так как мой отец никогда не покинет тех, которых вы обязаны считать своими врагами. Поэтому забудьте неосуществимую мечту и мужественно покоритесь, как и я, роковой неизбежности.

Джованна писала медленно, останавливаясь на каждом слове.

— Довольно, — сказал Маляспини, — больше ничего и не нужно.