Злая корча. Книга 1. Невидимый огонь смерти - Денис Абсентис

Глава 20

Тиара папы Иннокентия

Если же приидет Сын Человеческий к престолу славы нашей, пусть привратник прежде спросит его: «Друг, зачем же ты пришел?» А если Он будет продолжать стучаться в двери твои, не давая тебе ничего, выкинь его во тьму внешнюю, где плач и скрежет зубовный.

Сатирическое «Евангелие от Марки Серебра» XII века, сохранившееся в 16 вариантах, жестко издевалось над тем, что в Риме только деньги имеют значение. Но вряд ли его анонимные авторы могли предположить, что затем все станет еще хуже. Сам вопрос неправедности папского богатства будет проработан и закрыт папой Иоанном XXII: буллой 1321 года он запретит споры о том, как относился Христос к вопросам нищеты и частной собственности, а в 1323 году будет объявлено, что всякого рода ссылки на Библию с целью «идеализировать» нищету и бедность являются ересью. В подтверждение своей серьезности папа сжигал живыми за ересь францисканцев, которые в абсолютной бедности видели подражание Христу и апостолам. Как писал современник папы Маттео Виллани, свою страсть к накопительству Иоанн вполне удовлетворил:

Всего ему удалось накопить восемнадцать миллионов флоринов звонкой монетой и шесть миллионов в драгоценностях. Как говорили в миру, в этом имели возможность убедиться Климент VI и графиня Туренская, приносившая за пазухой прошения и обнажавшая грудь для вручения их святому отцу, великому охотнику и птицелову, проводившему дни в светских утехах. Курия же была настолько развращена симонией, что бенефиции доставались благодаря святокупству или связям с кардиналами и светскими сановниками только недостойным и испорченным клирикам, а добропорядочных и честных отвергали с позором и хулой[446].

Но хотя Иоанн и отличался крайним суеверием, жестокостью, нетерпимостью и больше всего боялся колдовства, ведьмам тогда еще особо не доставалось. Для них все серьезно изменится только пару сотен лет спустя. Не изменится только страсть многих пап к наживе.

Инквизиторы вроде Генриха Крамера могут казаться нам маньяками и безумцами, но они четко выполняли поставленную перед ними задачу. За дискурсом тотального психоза «Молота ведьм» и последующих демонологических трактатов маячит зловещая фигура папы Иннокентия VIII, развязавшего массовую охоту на ведьм всего лишь для очередного церковного бизнеса. Иннокентий, в миру — генуэзец Джамбаттиста Чибо, был вовсе не псих и вполне рационален. Сам он, конечно, ни в каких ведьм не верил. Множество своих любовниц он вряд ли считал суккубами, а своих многочисленных детишек — порождениями сатаны. Хотя папа и любил пошутить, что его дети от дьявола.

В Риме говорили: он «настоящий папа» Рима (так как улицы столицы мира кишат его детьми, и он усердно заселяет землю), «Иннокентий VIII породил восемь мальчиков и столько же девочек», «наконец появился папа, имеющий право именоваться отцом Рима». Сам он цинично и грубо заявлял о себе, что бог не велит ему иметь детей, зато дьявол послал ему много «племянников», «непотов» — названия, под которыми нередко скрывались внебрачные дети римских пап. Впрочем, Иннокентий не скрывал своего отцовства и с большой пышностью, торжественно отпраздновал свадьбу своей дочери Теодорины, положив тем начало официальному признанию потомства у римского папы. Теодорина открыто принимала участие в делах курии и нередко своим вмешательством определяла то или иное решение важнейших вопросов. Она вышла замуж за неаполитанского короля, чтобы положить конец старой борьбе между Неаполем и Римом[447].

В конце 1484 года у Иннокентия VIII накопилось много проблем. Он только несколько месяцев назад избран папой, а средств в курии его предшественник Сикст IV, конечно, не оставил — у того тоже было пятнадцать «непотов», из которых он возвел в кардинальское достоинство пятерых, а десяти другим организовал высокие церковные должности. Когда Сикст IV умер, в Риме начался погром. Народ громил его земляков-генуэзцев, пользовавшихся расположением папы. По городу искали генуэзцев, чтобы излить на них злобу, накопившуюся за полтора десятилетия папства Сикста. Шли демонстрации, во многих местах красовалась надпись: «Радуйся, Нерон, даже тебя в порочности превзошел Сикст». Наследство, доставшееся новому папе, заключалось в «надгробных словах» его предшественнику, появившихся на цоколе прикрепленного к дворцу прении мраморного фрагмента: «Наконец, Сикст, ты труп. Пусть все распутники и развратники, сводники, притоны и кабаки оденутся в траур». Бизнес Иннокентию предстояло начинать с нуля. К тому же он сильно потратился на подкуп голосов во время своих выборов на папскую должность. Если что и досталось ему от Сикста — то это дорогая тиара, символ папской власти, тройная корона стоимостью 100 тысяч дукатов. Иннокентий ее тут же заложил (знакомый, впрочем, ход: папа Григорий XII, проигравший много денег в азартные игры, начинал свой понтификат точно также, заложив за 6000 золотых флоринов тиару флорентийскому купцу[448]) и стал думать, как быстрее добыть денег и расплатиться по процентам. Все же он мог поблагодарить Сикста за некоторые нововведения, дающие прибыль курии. Не так уж задолго до того папа Пий II для соблюдения внешних приличий вынужден был издать специальную буллу, запрещавшую лицам духовного звания содержать публичные дома, кабаки и игорные дома. Сикста IV приличия волновали меньше всего, и он стал лицензировать бордели (это давало 20–30 тыс. дукатов в год), ввел специальный налог на любовниц священников и распространил продажу бессрочных индульгенций на мертвецов. Но для Иннокентия этого было недостаточно. Можно было бы повторить удачный опыт Сикста IV с введением инквизиции в Испании. Но испанский опыт требовалось улучшить — инквизиция Испании не подчинялась папе напрямую, что плохо сказывалось на доходах Римской курии, так как большая часть «выручки» попадала в королевскую казну. Новый папа оказался достойным приемником Сикста и решил добиться успеха в Германии. Это было не так просто. Папы, подобно пиявкам, присосались к Германии еще во время «Авиньонского пленения».

Папство особенно давило на Германию, выжимая из нее все соки, чтобы компенсировать потери, понесенные им в Италии, Франции и Англии. Эта усилившаяся эксплуатация папством вызывала глубокое народное недовольство в Германии. Даже в монастырях чувствовалось озлобление против «авиньонца» на почве его постоянных денежных требований. Неудивительно поэтому, что папа быстро терял свой авторитет в Германии[449].

Во второй половине XV века сопротивление фискальному давлению папства стало еще больше усиливаться. Местный клир, озабоченный собственными денежными интересами, вовсе не желал делиться с папой сверх меры и серьезно препятствовал операциям инквизиторов. К тому же местное духовенство и светские правители зачастую искренне не верили в ведьм. И даже народ не особо верил. То есть в ведьм-то, конечно, верил, а вот в то, что их необходимо с конфискацией имущества сжигать во славу Господа — нет.

Существует ошибочное мнение о народном происхождении понятий о колдовстве. Но обычные люди не мстили ведьмам, подавая на них в суд. Конечно, злые колдуны могли подвергнуться линчеванию, но организованного преследования не было никогда. Оно не могло бы возникнуть без вмешательства священников и пасторов, которые настраивали безразличных или враждебно настроенных прихожан на веру в гибельность предполагаемых сношений колдунов с дьяволом[450].

Несмотря на деятельность инквизиторов, местный клир не спешил настраивать народ против ведьм. Исполняющий с 1474 года обязанности инквизитора Верхней Германии монах-доминиканец Генрих Крамер и его коллега Якоб Шпренгер все время сталкивались с сопротивлением немецких епископов, князей и городских властей. За десять лет работы Крамер не смог казнить и полусотни ведьм. В октябре 1484 года в Равенсбурге профессору богословия Крамеру удалось сжечь только пару женщин. После этого раздраженный инквизитор, как обычно считается, отправился в Рим искать помощи у нового папы. Хотя, что более вероятно, все могло быть наоборот — папа сам срочно вызвал его в Рим. Этого мы уже не узнаем, но факт в том, что хитрый циник и безумный маньяк встретились, и, к их обоюдному удовольствию, на свет появилась пресловутая булла о ведовстве, дающая инквизиторам особые полномочия. «Мы устраним с пути все помехи, которые могут каким-либо образом препятствовать исполнению обязанностей инквизиторов», — гневался в своей булле Иннокентий VIII, вполне откровенно указывая конечную цель работы инквизиторов: «заключать под стражу и наказывать с лишением имущества».

Получив буллу, Крамер отправился в Инсбрук, где попытался действовать уже с размахом, обвинив сразу почти 60 ведьм. Но там он прокололся: «Чтобы обосновать охоту за ведьмами, он уговорил одну распутницу спрятаться в печи, притворившись, что там поселился дьявол. Ее голос обвинил многих людей, которых Крамер жестоко пытал»[451]. Схожим способом доказательства церковники пользовались давно — еще в IX веке полуразложившийся труп папы Стефана VI был другим папой выкопан из могилы, одет в папские одежды, посажен на трон и подвергнут посмертному допросу, в ходе которого за покойника отвечал, подражая его голосу, спрятавшийся за троном дьякон. Потом признавшийся во всех грехах труп бросили в реку. Но в этот раз — не прокатило, даже несмотря на папскую буллу. К тому же было замечено, что инквизитор предпочитает очень уж длительные допросы обвиняемых женщин с подробным описанием их сексуальных историй[452]. В результате бриксенский епископ Георг Голсер (первоначально поддерживающий инквизитора и опубликовавший в июле папскую буллу) и местные власти не дали сжечь ни одной из обвиненных Крамером ведьм, а затем неудачливый инквизитор был просто изгнан из Тироля разгневанными жителями. Тогда Крамер призывает на помощь своего коллегу Шпренгера, и инквизиторы срочно дописывают свой трактат о ведьмах, вставив в него папскую буллу. Так к концу 1486 года (или в начале 1487, точно это неизвестно) появляется «Молот ведьм», влияние которого на последующие события европейской истории было довольно значительным.