Грешник Шимас - Шахразада

— Ну что ж, друг мой… Цель твоя уважаема. Надеюсь, у тебя хватит сил и смекалки не сражаться с бароном, а казнить его.

Шимас в который уж раз молча пожал плечами — он-то знал, что без схватки не обойтись, но надеялся, что умений, обретенных в фехтовальной школе и, куда более — за ее стенами, — ему должно хватить. Фон Гильстерн ухмыльнулся — он-то понимал, что грань между схваткой и казнью провести совсем непросто.

— …Но, — продолжил Салех, — если ты почувствуешь, что скитания более тебе не милы… Одним словом, я зову тебя к себе. Страна наша невелика, но благополучна. А человеку с твоими знаниями и умениями найдется в ней и приют, и дело по душе.

Спутники принца Салеха закивали. Шимас с удивлением увидел в их взглядах полное согласие со словами молодого правителя.

«Похоже, в этом мире нашлась страна, где ценят человека, а не титул, знания, а не родословную, умения, а не звонкое пустословие…»

— Благодарю тебя, принц. Я не скажу сейчас ни да, ни нет. Но обещаю, что непременно обдумаю твое приглашение.

— На это я и рассчитываю. Тишина охватила лагерь.

«Быть может, — думал Шимас, — покончив с бароном, и в самом деле разумно отправиться в крохотную гордую державу, которая ценит людей по их заслугам… Кто знает, возможно, эта встреча на пересечении караванных троп так же была предначертана, как и месть за гибель матушки…»

Мысль об устроенном и спокойном грядущем впервые посетила Шимаса. Ему вдруг нестерпимо захотелось долгожданного возвращения домой, неторопливых бесед за поздним ужином, счастливых ночей любви, смеха детей…

«Я непременно обдумаю это приглашение…»

Свиток семнадцатый

День за днем двигался караван на полуночь. Позади осталась Монтобанская ярмарка, а до следующей было еще далеко. Фон Гильстерн решил, что переправляться через Сену торговцы будут у Манта. Шимас читал, что там убили Вильгельма Завоевателя, когда его конь споткнулся о горящую головню. Вильгельм зверски вырезал все мужское население города, который потом объявил своим владением. И поплатился за это жизнью.

Тихой ночью, под небом, усеянным звездами, караван встал лагерем невдалеке от Рена, у реки Вилен. Оглядываясь вокруг, Шимас думал: «Вот моя страна, здесь мой народ».

У костра присел на корточки какой-то крестьянин с хитрыми, бегающими глазками и свалявшимися грязными волосами. Лицо его показалось юноше смутно знакомым. Прошло несколько минут, прежде чем он вспомнил: человечек-то из челяди Фулкхерста.

Крестьянин не заметил Шимаса, и тот поспешил к гансграфу, сидевшему за стаканом глинтвейна.

— Если я не ошибся, это шпион. Думаю, будет разумно проверить, за каким чертом он тут появился. Пусть с полдюжины наших людей притворятся больными, а остальные прикинутся полными болванами — ленивыми и ничего не боящимися. Так мы можем подтолкнуть Фулкхерста к нападению.

Гансграф подумал, пока неспешно пил глинтвейн, — и дал согласие. Через несколько минут два десятка стражников развалились вокруг костра, делано храпя, а остальная стража из темноты следила за крестьянином, который вынюхивал все кругом, а потом потихоньку ускользнул. Позже послышался топот лошади, галопом уносящейся в ночь, — коня, конечно, лазутчику тоже подставили.

Далеко ли поджидают враги, стражи не знали. В темноте они разложили тюки с товарами так, чтобы было похоже на спящих людей, а в костры подбросили дров — пусть горят подольше. Выслали вперед дозорных, чтобы те заблаговременно предупредили о приближении Фулкхерста, несколько человек остались охранять женщин и товары.

Люди барона налетели стремительно.

Послышался грохот копыт — нападающие, должно быть, рассчитывали на ошеломляющую неожиданность удара. Им, похоже, все представлялось простым и ясным: атаковали они беспорядочно, тыкая мечами и копьями в мешки, — нехитрая уловка сделала свое дело. В миг, когда все спуталось и смешалось, лучники каравана разом выпустили стрелы.

Фулкхерст, старый боец, сразу же почуял ловушку и, не успели пропеть тетивы, закричал, командуя отступать. Стрелы попали в цель, и стражники ударили на них из рощицы, в которой скрывались.

Над Шимасом возник огромного роста детина с занесенным боевым топором. Однако его удар, достаточно мощный, чтобы перерубить человека, не достиг цели. Юноша успел увернуться и нанести удар мечом наотмашь, вложив в это всю силу. Удар пришелся туда, куда он и метил, — в шею, сбоку, в место, не прикрытое доспехом. Топор выпал из мертвой руки, и чужая лошадь умчалась галопом, унося всадника с безжизненно раскачивающейся головой. В ночи громко раздавались крики людей и звон оружия.

Сколько это длилось? Минуту? Две? За все это время Шимас даже мельком не видел барона. Тридцать стражников каравана пустились в погоню за людьми Фулкхерста — догнав отставших, казнили, но, опасаясь нового нападения, повернули назад, к лагерю.

К счастью, в караване обошлось без потерь, если не считать четверых легкораненых. Нападавшие же потеряли четверых в лагере и еще двух на равнине. Стража захватила в плен трех раненых и пригнала пять лошадей.

Среди пленных расхаживал широкими шагами гансграф. В свете костров он выглядел воистину устрашающе: черные доспехи, черный развевающийся плащ, жесткое, страшное в своей кровожадности лицо. Фон Гильстерн рассматривал пленных, устремляя свирепый взгляд то на одного, то на другого.

— Ну, воры, — заявил он. — Отчего-то у меня появилось желание повесить вас на корм воронам. Крепких сучьев здесь достаточно, и веревок у нас тоже хватит. Долгонько они болтаются без дела… Или на огонь их? А? Как ты думаешь, Лукка? На огонь?

Гансграф показал пальцем на толстяка-пленнника:

— Вон тот, жирный, будет гореть веселым ярким пламенем. Можешь себе представить, как он будет поджариваться в собственном сале?

— Можно насадить его на копье, — задумчиво заметил Иоганнес, приятель Лукки. — И поворачивать над костром, как на вертеле. Мне такое приходилось видеть в Святой Земле… Я просто поверить не мог, до чего ж долго предателям приходилось ждать смерти…

— Но, может… совершенно случайно… им есть что сказать, — предположил Лукка. — Что толку жечь их, если они могут говорить?

— Ба! — ответил Иоганнес. — Что там они знают? Спалить — и делу конец!

Толстяк переводил взгляд с одного на другого, лицо его перекосилось от ужаса. У второго все время бегали глаза, он оглядывался по сторонам и облизывал пересохшие губы. Третий, угрюмый подлец, глядел свирепо и презрительно.

«От этого мы ничего не узнаем, — подумал Шимас. — Отчего-то это лицо мне кажется слишком знакомым…»