Тупик - Александр Кулешов

Бомбы взрываются у зданий иностранных консульств, полицейских комиссариатов, банков.

Так продолжалось все лето.

Мы словно осатанели. Теперь мне безразлично, во имя чего мы все это делаем. Пусть Франжье и другие теоретики рассуждают (хотя какой он теоретик), мое дело сражаться на передовой. Я мщу, жестоко мщу. За что? За все, за арест Рики, за смерть Эстебана, за эту сволочную жизнь, выпавшую на мою долю… Да не все ли равно, за что? Я просто иначе не могу. Я теперь, как стало модным выражаться, запрограммирован на такие действия. Я всего лишь пистолет, из которого кто-то стреляет. Даже не знаю кто. Но в чьих-то руках я хороший пистолет. Надежный. Точный.

Однако полиция тоже не дремлет. Газеты сообщают, что в распоряжении тех, кто борется с терроризмом, более 150 тысяч человек, из них 15 тысяч в нашем теперешнем городе. И это не считая сотен тысяч добровольных помощников, этих проклятых обывателей, благополучных отцов семейств, домашних хозяек, которые по воскресеньям подают к завтраку блинчики с вареньем, да и тех же рабочих на заводах, ради которых мы стараемся! Они, видите ли, недовольны нами. Оказывается, каждый раз, как мы совершаем нашу боевую акцию, правительство и полиция усиливают репрессии, и это ударяет по рабочим. А? Как вам это нравится?

Так не сидите истуканами, присоединяйтесь к нам, вперед на баррикады! Нет, представьте себе, у них иные методы борьбы. Ссылаясь на Маркса и Ленина, они осуждают террор и считают, что его нецелесообразно использовать в политической борьбе.

Я помню, как однажды кто-то из новеньких усомнился, мол, ограбление банков как-то не очень соответствует названию «Армия справедливости». Тогда Гуд-рун на него так посмотрела своими глазищами, что он прямо в землю врос.

— А что писал Маргинелла на этот счет, ты хоть знаешь? Он считает, что мы имеем право экспроприировать буржуазную собственность, используя излишки, накопленные привилегированными элементами. Ясно?

Вот так она молодых воспитывала. Жаль, того паренька пристрелила полиция, как раз когда мы эти излишки реквизировали…

Но я отвлекся. Это все теории. Я же, как вы помните, уже объяснял, что я практик.

Словом, мы «работаем». И, как я уже сказал, полиция тоже. По сообщениям газет, ежедневно в полицейское управление звонят сотни людей — все сообщают, где нас искать. Полиция объявила по телевидению два номера телефона, по которым любой может позвонить, и услышит записанные на пленку наши голоса — мой, Гудрун, других наших боевиков. Их записали, когда мы звонили и брали на себя ответственность за разные акции, выдвигали требования в отношении заложников и т. д.

Парламент принимает разные законы — повышается максимальный срок заключения для террористов, вводятся всякие проверки и ограничения, а полиции, наоборот, развязывают руки.

За полгода арестовано 277 террористов, обнаружено 18 баз и тренировочных пунктов, реквизировано столько оружия, что сам Каммингс иззавидовался бы.

Но нас не так-то просто обнаружить. Многие живут на легальном положении — студенты, конторщики, юристы, журналисты, служащие… Днем ходят в церковь, воспитывают детей, помогают женам мыть посуду. Л ночью убивают, взрывают, похищают. Но это боевики, исполнители.

Есть в нашей «Армии» и кое-кто повыше — кто сам сидит в директорском кресле, а то и в парламентском, в военном штабе, а то и носит судейскую мантию. И упаси вас бог спрашивать их имена. Мне моя жизнь пока еще дорога. У нас болтунов не любят. Я и так сказал лишнее.

Да, за эти времена я многое понял, о многом догадался. Многое мне теперь ясно. Помните Рони, «дорогого друга» (я еще к нему вернусь)? Думаете, я не узнал, кто он? Не беспокойтесь, не такой уж я дурак. Это нас много, десятки организаций вроде «Армии справедливости» всех цветов и оттенков (кажется, я уже говорил об этом). А его-то организация одна. Кстати, была сенсация. Один из коллег нашего «дорогого друга», как говорится, «вывернул рубашку наизнанку», короче говоря, порвал с этой самой уважаемой организацией и пошел давать интервью направо и налево.

Один репортер его спрашивает: «Скажите, имеет ли место просачивание ваших агентов в крайние правые и крайние левые политические организации?» — «Это просачивание, — отвечает, — осуществляется различными способами, особенно при помощи вербовки активистов, которых либо шантажируют в связи с их прежними уголовными преступлениями, либо впутывают в уголовные дела. Но имеется также много „добровольцев“. Они используются для получения информации, а также для всех провокационных операций и для организации демонстративных актов насилия».

Вот что он сказал! Раскрывший уши да услышит. Только учтите, я ничего вам не говорил. Я и с Гудрун на эти темы не разговаривал. В таких делах никому нельзя доверять. Даже себе самому.

Гудрун, которая регулярно ходит утром за газетами, возмущается.

— Представляешь, они сорвали голодовку!

— Какую голодовку?

— В тюрьме (Рика и еще несколько наших объявили голодовку, жалуясь на режим). Так знаешь, что эти мерзавцы придумали, тюремщики? Они им не дают воды, и жажда заставляет несчастных пить обогащенное молоко! Представляешь? Я бы этих тюремщиков напоила кое-чем!

У меня мороз пробегает по коже — я хорошо представляю, чем напоила бы гуманных тюремщиков моя нежная подруга. На всякий случай говорю:

Зря все-таки Рика устраивает эту голодовку, она же знает, что от этого у нее путаются мысли.

— Много ты понимаешь, — презрительно фыркает Гудрун. — Ты совершенно не разбираешься в классовой борьбе!

Зато я разбираюсь в бифштексах, уж ты-то со своим аппетитом черта с два объявила бы голодовку.

— Я! — Она задыхается от возмущения. — Да я, если ты хочешь знать, покончу с жизнью в тюрьме, если увижу, что из нее не выйти!

Эх, плохо я все-таки знал свою Гудрун!

Между тем война продолжается. Мы убиваем, взрываем, похищаем, нас выслеживают, арестовывают, судят, сажают в тюрьмы. Впрочем, все чаще суд отпускает нас «за недостаточностью улик» (чем больше судей мы убиваем, тем снисходительней становятся к нам оставшиеся в живых. Странная закономерность, вы не находите?). Кое-кого удастся освободить путем налета на тюрьмы, подкупа надзирателей. Раньше еще удавалось брать заложников и обменивать их на наших. Но теперь правительство категорически с этим покончило: «Никаких сделок с террористами, никаких уступок!»

А потом происходит невероятное.

Я лежу, читаю «Хижину дяди Тома» (между прочим, впервые и с удовольствием, трогательно до слез, а теперь таких книг не пишут, да и не бывает такого в жизни). Гудрун смотрит телевизор (уже двенадцать часов, лучше бы шла готовить обед). Вдруг я слышу ее дикий вопль. Молниеносно выхватываю пистолет и бросаюсь в соседнюю комнату. Карл и Ирма с автоматами выскакивают из своей. Гудрун стоит бледная, лицо искажено яростью, тычет пальцем в телевизор:

— Они убили ее! Сволочи! Они убили ее!

Ничего не понимая, смотрю на экран. Там диктор продолжает передачу последних известий. Все становится ясно: Рика повесилась…

Глава X

ВЗРЫВ

Диктор многословен. Передача «Последние новости» неоднократно возвращается к этому событию, радио тоже приводит множество подробностей. Все газеты полны домыслами и комментариями. Ар и Гудрун жадно впитывают обрушившуюся на них информацию.

Выясняется следующее.

Рика вела в тюрьме довольно активный интеллектуальный образ жизни, который журналисты всерьез не принимали.

У нее в камере была целая библиотека в полтораста книг, она подписалась на семь газет и журналов. В камере стояли приемник, телевизор и даже проигрыватель (который другим заключенным иметь запрещалось). Кстати, общаться с ними она избегала.

Последней книгой, которую она прочла, был роман ее бывшего мужа, в котором он выводил одного из руководящих деятелей «Армии справедливости» в качестве агента ЦРУ. В романе ее беззастенчивый муж так же прозрачно описывал некоторые эпизоды их прежней супружеской жизни.

Рика возмущалась и яростно отрицала какую-либо связь между своим темпераментом, личными чувствами и решением примкнуть к «Армии справедливости».

Но, как известно, стать убийцей и бандитом — сомнительный метод лечить неврастению.

В тот вечер она допоздна печатала на машинке, однако, по словам тюремного начальства, никакого печатного текста утром не обнаружили.

По словам того же начальства, затем произошло следующее (так, во всяком случае, можно предполагать): Рика отодвигает стоявшую у окна кровать, кладет матрац возле окна, ставит на него стул, разрывает полотенце, делает из него веревку. Затем, встав на стул, прикрепляет один конец к решетке окна, второй, завязав петлей, надевает на шею и спрыгивает со стула.

Утром в половине восьмого надзирательница обнаружила труп, а через несколько минут тюремный врач официально констатировал смерть в результате самоубийства.