ДОМ ПОЛНОЛУНИЯ - Александра Лосева

Да ну, блин, что такое сегодня! Пришлось даже головой помотать, чтобы ушел настырный звон, а еще тихий стук, как будто муха об стекло бьется. К черту. К черту всех мух, не хочу, надоело. Постоял еще немного. Тревожно. Нет, не получаются сегодня прогулки в снегу. Повернулся и пошел обратно. И вдруг – звон разбитого стекла. Повернулся резко, даже шея как-то жалобно хрустнула. Окно на первом этаже, как раз напротив того места, где я стоял, выбито, по всей видимости, изнутри. Странно, ветер бесится снаружи – неужели в коридорах такой сквозняк, что окна вылетают? Я подошел к осколкам, которые поспешно заметала белая крупа, пошевелил их носком ботинка. Стекло как стекло. Вот только… Что это – красное – кровь?

Нет, хватит с меня. Хватит.

В круговерть сна, бессвязного и непонятного, ворвался шум воды. Еще в полудреме я расшвырял барахло, которым укрывался, и скатился на пол. Осмотрелся. Под потолком покачивалась тусклая лампочка на шнуре, которую я предусмотрительно зажег вечером, в окне была темнота, оттуда тянуло ледяным сквозняком. Мой этаж наполнен шумом воды. В который раз меня постиг невидимый ночной потоп. Это происходило уже бессчетное количество раз, а я все не могу привыкнуть.

Я стоял у окна, смотрел, как растекается лужа, считал про себя вдохи-выдохи, чтобы немного успокоиться. Потом шум воды в коридоре начал стихать. Она уже не ревела и не бросалась на стены, сметая все на своем пути, а просто громко плескалась, перетекая из комнаты в комнату. Постепенно сквозь плеск я начал слышать вой ветра за окном. Да сегодня же метель, вон он как мечется. Еще через некоторое время в коридоре все стихло, и осталась только песня ветра. Тогда я подошел к двери и решительно дернул ее. Я знаю, что ничего нового в коридоре не найду, но выходить туда после каждого ночного потопа – это уже традиция, привычка, от которой мне трудно отказаться, да и не за чем.

Как я и предполагал, в коридоре было пусто и сухо. Вдалеке серело окно, за углом мигала лампа, изредка посылая оттуда снопы призрачного света. Тут краем глаза я заметил какое-то движение, резко обернулся. Внутри все оборвалось, и на секунду стало совершенно пусто. Под стеной, в нескольких шагах от моей комнаты, что-то было. Что-то серебристое, не очень большое, наверное, живое, потому что шевелилось. Оно дергалось и выгибалось, словно хотело прыгнуть всем телом, но не могло. Я оторопел, потом подошел ближе. Мокрое шлепанье сильного, ловкого тела, серый перелив плавников. На полу в коридоре билась довольно большая рыба, невесть как сюда попавшая. То есть очень даже как, ее водой сюда принесло. Она извивалась упорно и сильно, потом замирала на секунду, выгнувшись дугой, чтобы поймать немного воздуха, но ничего не выходило, и рыба снова начинала биться, негромко шлепая хвостом об пол. Определенно, долго ей так не протянуть.

В душевой, что возле моей комнаты, есть большая железная бочка, почти до верху заполненная водой. Одно время, когда Дом баловался отключением воды, я делал в этой бочке запас. Там и сейчас должно быть, причем вода не зацвела. Я подошел к рыбе и попытался ее схватить, но это было совсем не просто. Она была сильная, скользкая, легко вырывалась у меня из рук, а я боялся ей повредить. Потом рыба ослабла, стала биться тише и все чаще замирать, хватая воздух жабрами. Тут я ее и схватил. Она дернулась в ладонях, затихла, выгнувшись. Я бегом кинулся в душевую. Дверь заклинило, так что пришлось налечь на нее плечом. Бочка оказалась на месте, под дальней стеной, выложенной белым кафелем. Рыба еще шевелилась и делала слабые попытки вырваться. Я опустил ее в бочку и разжал руки. Несколько секунд ее тело было неподвижным, а потом в него вернулась жизнь. Рыба шевельнула хвостом, сначала вяло, потом увереннее, описала небольшой круг, а потом плавно шевельнула плавниками и нырнула на дно бочки, видимо, отлеживаться и успокаиваться. В отблесках флуоресцентной лампы ее тело казалось серебряным. Ничего, – сказал я рыбе, – и это мы переживем. И пошел спать, потому что завтра – сложный день, есть нечего, и надо срочно где-то найти.

Вот так появился Вильям. Имя ему я придумал на следующий день, вернее, оно само придумалось, с ударением на последнем слоге. Вильям – ну и Вильям. Наутро, после недолгого сна, в котором меня преследовал шум воды и запертые двери, я проснулся разбитым, смутно припоминая, что же там такого произошло ночью. А потом вспомнил – ах, Вильям! И побежал смотреть, есть ли он на самом деле. В окна лился желтоватый дневной свет.

Вильям оказался настоящим. Он не развоплотился, не превратился в тряпку или мятую газету, не издох от удушья в тесной бочке. Он был живехонек, даже приободрился, плавал от дна к поверхности и, когда я подошел к бочке взглянуть на него, замер и сделал «бульк», как умеют делать только рыбы. При этом он как будто посмотрел на меня. Вильям меня узнал. Я помахал ему и коснулся воды пальцем. Ты у меня будешь Вильям, – сказал я ему, а Вильям снова поднялся к поверхности и описал круг почета.

Вильям оказался рыбой типа селедки, я не очень разбираюсь. Он прекрасно прижился в пресной мутной воде из-под крана. Вильям – на редкость красивая рыба, с чешуей, отблескивающей серебром, и мощными плавниками.

В тот день я нашел еды: консервов и сухарей. Притащил в комнату, варить что-нибудь мне стало лень, и я вскрыл банку консервов, а потом растер сухарь и понес его Вильяму. Селедки, вполне возможно, едят сухари, а если даже и не едят, все равно придется, потому что больше ничего нет. Вильям все съел, так что проблема с питанием тоже разрешилась.

Зима пришла надолго. Весь двор был завален снегом, каждый вечер за окнами начиналась метель. Холодно. По коридорам гуляет ледяной сквозняк, я кутаюсь в куртку, а иногда прихватываю с собой драное одеяло. Если просунуть в дырку посредине голову, то получается вполне сносное пончо. В нем можно выходить на улицу.

Теперь я часто сижу в душевой у бочки и смотрю, как Вильям выписывает круги, а завидев меня, делает «бульк». Я слушаю, как за стеной воет ветер, как он кидается на бетонную громаду Дома, а с ним – орда снежинок. В коридорах шуршит мятая бумага, хлопают двери, дребезжат оконные стекла, и мне кажется, что я убежал от всего этого на секунду. Я закутываюсь в одеяло поплотнее и смотрю, как в прозрачной глубине шевелит плавниками Вильям. Мы похожи – у каждого своя бочка и горсть крошек. Только вот мне не на кого смотреть из-под воды и пускать пузыри, и если меня вдруг выбросит на холодный цементный пол ночного коридора, где нечем дышать, никто меня спасать не кинется. Я сижу и смотрю на Вильяма. А иногда разговариваю с ним. За стеной надрывается ветер.

Тогда вечером я ходил по комнате из угла в угол, подходил к окну и подолгу стоял, прижавшись лбом к стеклу. Ветер поднялся еще днем, а к темноте усилился, выл и дребезжал стеклами. От окна веяло холодом. Что-то я забыл. Чего-то не сделал или не услышал. Не увидел. Что-то происходит сейчас в Доме именно из-за этого, я не могу объяснить, почему так. Вот уже несколько дней мне неспокойно. Дом продолжает свои шуточки, но даже здесь что-то не так. Я где-то ошибся, я знаю, и самое страшное, что уже ничего не поделаешь. Шевелится внутри меня какое-то существо, очень похожее на совесть. Что-то я пропустил, убил. А может, помог убить. Или помогаю сейчас.