Песня зверя - Кэрол Берг

Вечеров, когда мы продолжали изучать книгу Нарима, я ждал с детским нетерпением. Когда мы покончили с перечнями слов, Лара стала показывать мне подробные рисунки на хрупких страницах: Нарим считал, что движения дракона также исполнены смысла. Так что для начала Лара рассказала мне об устройстве драконьих крыльев, об их глазах, которые днем меняют цвет сообразно с цветом неба и снабжены несколькими веками, о том, как зверь двигает головой, выражая гнев, удовольствие или внимание. Затем она заявила, что теперь с книгой покончено и надо перейти к телесным упражнениям. Тут я спасовал.

На северной границе поляны лежала груда камней. Лара киркой вырубила в огромном гранитном валуне ступени наподобие чешуек на драконьих ляжках, по которым Всадники взбираются зверям на спину. На вершине ближайшей скалы она понаставила острых камней, похожих на роговые выступы на драконьих плечах. Потом показала мне, как Всадник садится на дракона: легко взбежала по ступеням, специальным стальным крюком на рукояти хлыста ловко зацепилась за выступ на "плече" и, подтянувшись, оказалась на самом верху. Затем она спрыгнула вниз и протянула хлыст мне.

— Давай теперь ты. Нарим велел, чтобы ты этому учился, потому что вдруг со мной что-нибудь случится и верхом придется лететь тебе. Чтобы ты повел зверей к озеру. Если, конечно, до этого вообще дойдет дело. — Ее слова так и сочились желчью.

Я отказался наотрез. Даже если бы меня не переполняла ненависть к драконьим хлыстам, для того чтобы так ловко подтянуться, все равно нужно крепко схватиться за рукоять. У меня ничего не выйдет.

— Если мне и придется ездить верхом, надо это делать как-то по-другому.

— По-другому никак, — раздраженно ответила Лара. — Спереди забраться нельзя — у дракона на крыльях ядовитые шипы. Расстояние от ляжки до плеча в полтора раза больше, чем ты можешь достать рукой, даже с твоим ростом, — без хлыста не выйдет. Посередине тоже никак: чешуя, конечно, торчит, но попробуй только за нее схватиться — вмиг без пальцев останешься, даже в латных перчатках. На шее чешуйки тоже острые, но, конечно, совсем не такие, как на боках.

— Что ж, тогда очень удачно, что мне не придется летать на драконе, — смиренно откликнулся я. — Да вы же и не хотите, чтобы я летел. Научите меня чему-нибудь другому.

Лара устроила сцену — обзывала меня слабаком и трусом, утверждая, что я боюсь сесть в лужу на глазах человека не сенайского сословия. Это было достаточно близко к истине, так что я молчал, пока она не устала слушать собственную ругань.

Мне так и не удалось уразуметь, чего же, собственно, Нарим на самом деле от меня хочет. Тем вечером, растапливая снег для отвара и глядя краем глаза, как Лара пропитывает чем-то детали моих будущих перчаток, я задал наконец тревожащий меня вопрос:

— Хорошо, предположим, я сумею освободить драконов из-под власти кровавиков. Что же помешает Клану снова захватить зверей? Камни у них есть, они проделают свои ритуалы, и делу конец…

Как и всегда, когда я касался тайн Клана, Лара беспокойно заерзала.

— Разумные твари не станут сидеть спокойно и ждать, когда придут Всадники и снова их поработят. Предполагается, что в первый раз это случилось из-за того, что элимы отравили озеро дженикой. Нарим считает, что освободившиеся каи "больше не попадутся".

— Но вы сами этому не верите.

Лара схватила книгу со стола и заперла ее в жестяной сундучок.

— Бабкины сказки. Скорее Большая Северная Волчица сожрет луну, чем я услышу, как говорят драконы.

И с этим я тоже легко согласился.

Прошло три недели. Нарим, наверное, сказал бы, что мы сумели найти общий язык, но если бы кто-то другой услышал ее подначки и мое молчание, он бы решил, что едва ли нам это удалось.

Глава 17

Спустя несколько дней после разговора у скалы я проснулся, задыхаясь, среди ночи, пребывая в твердой уверенности, что Горикс накинул мне на голову холщовый мешок и поглаживает мне спину свернутым хлыстом — так он обычно делал, преисполнясь нездорового удовольствия в предвкушении первого удара. Я вскочил, обливаясь потом и отчаянно борясь с одеялом, которым сам же и накрылся, озябнув, с головой. Все еще дрожа, я прокрался к очагу и бросил в него оставшиеся в дровяном сундуке щепки, чтобы оживить потухшие уголья. Огонь разгораться не пожелал, так что я поспешно натянул башмаки, набросил плащ и пошел сыскать хоть каких-нибудь дров. Свет мне нужен до зарезу.

Полная луна заливала снег холодным серебром. Синели четкие тени. Я ухватился за подгнившую жердину, служившую коновязью, и несколько раз глубоко вдохнул морозный воздух, стараясь мыслями о свободе и просторе и красотой лунной ночи изгнать свои страхи. И тут я услышал донесшийся из домишка приглушенный вопль. Дверь распахнулась. На пороге стояла Лара, закутанная в одеяло. На залитом лунном светом лице ясно читался ужас. Ни усмешки, ни кривящихся губ.

— Огонь, — всхлипнула она. — Я проснулась, а он как вспыхнет!

Так вот оно что. Вот почему она держалась подальше от очага.

— Простите меня, — ответил я поспешно. — Я бросил в очаг щепки, и они, должно быть, все-таки занялись. Я никак не думал, что вы от этого проснетесь. Простите. Я подожду, пока все не прогорит.

Холодная тьма нужна ей сейчас не меньше, чем мне — огонь и свет.

— А что ты вообще все время около очага толчешься? И куда это ты? — Ну вот, она пришла в себя. Конечно, теперь она смотрит на меня с недоверием.

— Зов природы, — отозвался я, отворачиваясь и глядя на освещенные луной горы.

Снег заскрипел под ее башмаками. Она подошла так близко, что я чувствовал ее дыхание. Никогда не умел толком врать.

— Что-то ты долго! Тебе же на три шага от огня не отойти — боишься обморозиться! — Ростом она была мне едва по плечо. — Вон, весь трясешься! Что же ты…

Она осеклась. Я повернулся к ней. Она глядела на мои руки, все еще цеплявшиеся за коновязь. Про перчатки я забыл и так загляделся на луну, что не замечал холода. Я поспешно сунул корявые уродливые пальцы под плащ и снова уставился на горы. Проскрипели удаляющиеся шаги.

Прошел добрый час, пока я смог заставить себя вернуться в дом. Не знаю, почему мне было так горько из-за того, что она видела.

Ничего не изменилось. Лара не упоминала о моих руках, а мне только этого и было надо. Даже если бы она была способна на жалость, ее жалости мне не было нужно, как ей не была нужна моя. У нее было больше слов со значением "сопляк" и "слабак", чем у драконов — обозначений ветра. Помощь мою она по-прежнему принимала крайне неохотно и высмеивала все, что бы я ни говорил. О ночном эпизоде она вспомнила лишь однажды, три дня спустя, когда швырнула мне шило, два мотка кожаных шнурков и груду кожаных лоскутов, велев прошить боковые швы всаднических штанов.