Елизавета Тюдор - Ольга Дмитриева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Итак, снова Мария Стюарт. В своем почетном заключении при далеко не строгом режиме, установленном для нее графом Шрусбери, она не только пользовалась отличительными знаками королевского достоинства, восседая под балдахином с государственным гербом, но и активно переписывалась с европейскими монархами, пытаясь интриговать и добиваясь своего возвращения на шотландский престол на почетных условиях. Занятым собственными проблемами католическим государям было не до нее: в Лувре ее рассматривали как ставленницу Гизов, к которым правящая династия Валуа относилась с большим подозрением, в Эскориале сочувствовали, но не настолько, чтобы протянуть руку помощи и нарушить хрупкое равновесие в отношениях с Англией.
Парадоксально, но Елизавета оставалась единственной, кто пытался еще восстановить Марию на троне, упорно настаивая на этом в переговорах с шотландскими протестантами. Тем же Мария была попросту не нужна: у лордов под крылом воспитывался ее сын Яков — будущий король Шотландии. Единственное условие, при котором они соглашались принять королеву обратно, было отречение от престола в его пользу. Обеим королевам такое требование казалось абсурдным.
В Йорке на англо-шотландских переговорах о судьбе Марии обе делегации, измученные твердостью Елизаветы, не желавшей покинуть кузину в беде (в этом они были склонны видеть скорее твердолобость), пришли к мысли, что панацеей может стать брак Марии с тем, чью кандидатуру одобрит английская королева. Это непременно должен был быть протестант, верный Елизавете и способный послужить гарантом незыблемости протестантизма в Англии и Шотландии. В недобрый час взгляд шотландцев остановился на кузене Елизаветы герцоге Норфолке. Он был одним из тех, кто расследовал дело об участии Марии в убийстве мужа, и совсем не обольщался в отношении той, чье преступление ужаснуло его. Впервые услышав о брачном предложении, герцог искренне ответил, что «предпочитает спать спокойно на своей подушке». Идея тем не менее захватила английскую делегацию. Они увидели в потенциальном браке Марии и Норфолка возможность разрешить не только шотландские, но и английские проблемы. Если бы ближайший родственник королевы, первый среди английских аристократов, единственный английский герцог, получил корону Шотландии, то эту чету можно было бы без опасений провозгласить наследниками английской державы в случае, если королева Елизавета умрет бездетной. Англичане оседлали любимого конька — необходимость упорядочить престолонаследие.
Зная более чем нервное отношение Елизаветы к вопросу о преемнике, обе стороны приступили к обсуждению этой проблемы, не ставя королеву в известность о своих планах. В этом была их роковая ошибка, ибо завеса секретности, окружавшая дискуссии, в один прекрасный момент могла вызвать у их государыни сомнения в верности ее ближайшего окружения. Сам Норфолк прекрасно понимал, что его согласие жениться на шотландке может быть легко представлено как государственная измена. Но он был абсолютно лояльным подданным, как и другие члены кабинета, поддержавшие идею этого брака. Даже Лейстер был «за». Приходится признать, что Елизавета сама создала столь двусмысленную ситуацию. Она заставила своих министров уважать ее решение не выходить замуж, но не могла принудить их не думать о том, что произойдет в случае ее смерти. Если бы Мария пережила английскую королеву, ее права среди прочих претендентов были бы самыми предпочтительными. И Сесил, и Лейстер, и даже сам Норфолк охотно бы подписали Марии смертный приговор, но поскольку Елизавета не отдала ее на заклание, им приходилось вырабатывать modus vivendi с потенциальной наследницей престола. Каждый из них принимал меры, чтобы до шотландки не дошли слухи о его личной к ней враждебности, и писал вежливые и даже галантные письма, подстраховываясь на будущее. В этих письмах было много обтекаемых фраз и мало искренности.
Иное дело католические магнаты севера — графы Нортумберленд и Вестморленд с их знанием политической ситуации в северных графствах Англии, где большинство населения оставалось католиками и было настроено в пользу Марии Стюарт. Они не могли не искушать Норфолка мыслью о том, что при такой поддержке женитьба принесла бы ему английскую корону даже скорее, чем он мог рассчитывать. Дискуссии приобретали опасный характер. Лейстер и те, кто был поосмотрительнее, ретировались.
Слухи о матримониальных планах Норфолка неизбежно доходили до двора. Сесил, почти единственный, кто не одобрял этих планов, насторожился и поднял на ноги свою тайную службу. Королева, встревоженная этими известиями, тем не менее поступила в соответствии с принципом «video et taceo» («видеть, но хранить молчание»). Она выжидала, наблюдая за тем, как поведут себя ее сановники. Лейстер почел за благо откровенно рассказать ей о переговорах. Норфолк колебался, не зная, как поступить и в чем оправдываться. Наконец он сделал роковой выбор — молчать, будто он и не вынашивал никаких амбициозных планов. Елизавета дала ему шанс объясниться. «Какие новости?» — спросила она герцога, когда он прибыл из Лондона в Гринвич. «Никаких», — был его ответ. «Никаких новостей? — переспросила она. — Вы приехали из Лондона и не можете рассказать нам ничего нового о браке?» Это был сигнал, знак того, что королева в курсе происходящего, но Норфолк не пожелал его заметить, сделав вид, что не понимает, о чем идет речь. Ужиная с августейшей кузиной за одним столом, он так и не нашел в себе сил открыться ей. Елизавета выждала еще несколько дней, прежде чем прямо потребовать от него рассказа о том, что уже хорошо знала от других. Выслушав герцога, она ограничилась тем, что запретила ему вести какие-либо переговоры о браке.
Он по-прежнему был на свободе. Но все те, кто раньше поддерживал Норфолка, теперь избегали его. Любой из них, чтобы выгородить себя, мог представить его намерения королеве в более мрачном свете. Его нервы сдали, он внезапно покинул двор и устремился на север. Мария Стюарт в радостном волнении ожидала скорого освобождения. Герцог сжег за собою все мосты. Он обратился за помощью к Альбе. Но не успели слухи об этом дойти до английских католиков, как силы его покинули. Норфолк вернулся ко двору, пытаясь спасти свою жизнь, и занял уже приготовленное для него место в Тауэре.
Он уже проиграл свою игру, но еще не голову. Несмотря на гнев королевы, официального обвинения в государственной измене не последовало. Однако его неосторожные интриги сыграли роль первого камешка, за которым обрушилась лавина. Слухи о его заключении и чрезвычайные меры, предпринятые правительством на случай волнений среди католиков, спровоцировали последних. Католический север восстал, графы Нортумберленд и Вестморленд повели своих дворян и народ к Тэтбери с намерением освободить Марию Стюарт и провозгласить ее королевой. Все обиды и унижения, которые претерпели эти люди со времен Генриха VIII, разогнавшего их монастыри и разбившего их святыни, все страхи, пережитые ими, когда они прятали в подполах своих домов католических священников и тайно пробирались на мессу, — все это вылилось в их радостном марше под священным знаменем с изображением стигмат — кровоточащих ран Христовых. Восставшие овладели всем севером, с наслаждением разгромили протестантские церкви и остановились в растерянности. Мария Стюарт была спешно эвакуирована, и они не сумели освободить ее. Вестей от испанцев, к которым они взывали о помощи, не было. Они были плохо вооружены и не готовы к длительной войне. Между тем вся остальная Англия была приведена в готовность: флот, местная милиция, ополчение. Против повстанцев собралась настоящая армия, ибо протестантские подданные остались верны своей королеве.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});